Инна Сухорецкая: «Ищи причину в себе»

Она обычная девчонка из соседнего двора, из тех, что всегда остаются девчонками. Что бы она ни делала, ей сразу веришь. С того момента, как Инна первый раз появилась в спектакле театра «Практика» «Бабушки», она стала нужна абсолютно всем.

«Иллюзии», «Петр и Феврония Муромские» в «Практике»; «Алиса и государство», «Сфорца», «Саша, вынеси мусор» в ЦИМе; «Демон. Вид сверху» в Школе драматического искусства, Dreamworks в МХТ им. Чехова.


 

— Знаешь, я тут думала — в Москве так много молодых актрис, почему же именно ты сегодня так востребована? Подумала и решила, что «время находит своих героев». Я лично практически всегда ухожу с твоих спектаклей воодушевленная и невероятно наполненная. Думаю, не я одна. Вероятно, именно эта твоя особенная манера быть со зрителем на равных, будто на сцену ты вышла не из-за кулис, а из зала — очень нужна сегодня, тебе сразу начинаешь доверять…

— Правда? Ой, как здорово, что ты это сказала. Я уже не часто думаю — почему со мной случилась именно такая жизнь. Я просто стараюсь получать удовольствие от работы.

У Вани Вырыпаева есть такое понятие — «качество твоей жизни». Я вот стараюсь за ним присматривать, за этим «качеством жизни».

Мне очень не хочется впаривать какую-то пустышку. Мне становится стыдно. Это ведь все про зло, которое в мелочах растворено, во всех поступках, как ржавчина. Не то, что ты бьешь животных, или убиваешь кого-то, нет, но… например, разговариваешь с человеком, и ловишь себя на мысли, что делаешь это неискренне. Или делаешь что-то внешне хорошее, но сам-то знаешь, что чертовски лукавишь и делаешь это только для того, чтобы выглядеть хорошим — прямо умиляешься, какая ты умница. Конечно, это не значит, что все хорошее от этого сразу теряет ценность, нет… но становится как-то стыдновато.

— У тебя было строгое воспитание?

— Я росла без папы. А мама… Мне как-то ее коллега сказала, что на работе она всех строит, все ее боятся, так я не могла поверить: «Как, моя мамочка?! Моя мамусечка?! Да вы что?» Она, конечно, меня воспитывала. И в угол ставила.

— Неужели тебя было за что наказывать?!

— Я была очень неусидчивая. В магазинах, где были огромные очереди, меня вечно приводил какой-нибудь мясник из недр подсобных помещений с криками «Чей ребенок» — «Ну мой, наверное» — говорила мама, отводя глаза.

Мне мама часто в детстве говорила, когда меня кто-то обижал — «Ищи причину в себе».

Мне сейчас тоже кажется, что все, что тебе не нравится в других людях, совершенно точно есть в тебе самом. Если ты видишь, что человек алчный, значит и в тебе есть этот порок. Поэтому, когда я что-то такое в ком-нибудь вижу, я сразу думаю — «А что это ты в нем это заметила?». Механизмы мы ведь считываем только потому, что их узнаем.

— Похоже, ты очень критично к себе относишься.

— Нет, я склонна к идеализму.

— А что ты считаешь своими достоинствами?

— Я как-то спрашивала у своих друзей: «что бы они потеряли, если бы мы не встретились?» И ответы были почти одинаковы — они потеряли бы того, кто умеет слушать. Видимо, у меня это лучше всего получается. Еще я все подвергаю сомнению. Мне всегда становится страшно, когда я начинаю чувствовать себя уверенной в чем-нибудь. Как только я это чувствую — сразу начинаю подвергать сомнению то, в чем уверена.

А в выборе профессии ты тоже сомневалась?

— Да, конечно. Мне очень нравилась математика, страшно нравилась. У нас была гуманитарная гимназия им. Дягилева в Перми. Она была в доме, где Дягилев родился. К нам все время какие-то люди приезжали знаменитые — Спиваков, Образцова. У нас были необычные предметы, например, в начальной школе был предмет театрализация, вместо ИЗО был дизайн.

В 9 классе нам предложили на выбор классы по направлениям, большинство моих друзей пошли в математический класс, и я заодно пошла. Но одновременно с математикой мне очень нравилось выступать — и танцевать, и петь. Но я страшно стеснялась, мне все время говорили, что я неправильно это делаю. Решимости не хватило пойти в театральное училище, и я поступила на экономический факультет Пермского университета. Но я и там пела и играла в спектаклях. Видимо, это был тот необходимый период, чтобы чему-то научиться. А в конце пятого курса я подумала, что будет очень досадно ни разу в жизни не попробовать этого сделать. Я подумала, что в 40 лет я буду очень из-за этого переживать.

Я так ярко себе представила мое будущее, в котором я, сорокалетняя женщина, сильно переживаю от того, что не попробовала стать актрисой.

Помню, я тогда пришла к маме и сказала: «Мам, я тебя никогда не прощу, если ты мне не поможешь». И мама почему-то отнеслась к этому очень серьезно и помогала. Она же знала, что у меня уже есть диплом и, если что, я вернусь и найду работу… И я поехала в Москву.

Ты вообще рационально к жизни относишься или эмоционально?

— Не знаю. Я бы не сказала, что меня эмоции захлестывают. И потом, это с возрастом меняется. В молодости я больше была подвержена эмоциям, мне казалось, что мои эмоции — это и есть реальность. Потом я поняла, что могу их контролировать, выбирать, что чувствовать или не чувствовать. Сейчас больше головой думаю.

Кроме того, я очень трусливый человек и очень многих вещей боюсь. Я, правда, называю это «инстинктом самосохранения». Если случается какая-то трагедия в мире, например, то если я могу чем-то помочь, я постараюсь помочь, если нет, то я стараюсь не включаться в эту панику.

Когда я чувствую, что что-то меня провоцирует на дисбаланс, я начинаю от этого дистанцироваться. Например, не засиживаюсь долго на вечеринках, когда вижу, что все уже перебрали, а я не хочу видеть знакомых такими — ухожу.

Похоже, ты достаточно консервативна?

— Мне тут недавно Волкострелов (режиссер) сказал, что я очень консервативна. Я удивилась, подумала: «Это, наверное, он в каком-то другом смысле слова». А на самом деле, вовсе даже не «в каком-то другом смысле», а в самом обычном смысле консервативна.

Но как же тебе удается со своей консервативностью работать с весьма молодыми, динамичными и отнюдь не консервативными режиссерами?

— Ваня Вырыпаев как-то сказал, что когда ты играешь на сцене, ты ведешь диалог со зрителем, и в театре важно только это. Неважно в какой форме, в костюме или без него, в классической постановке или современной, важно, о чем. Главное, чтобы ты понимал, о чем ты с помощью этого материала хочешь поговорить. И все. И я такой кайф в какой-то момент от этого словила.

Если ты находишь в себе повод поговорить с людьми о чем-то, если в тебе что-то откликается, то тогда неважно, классическая или современная это постановка.

Ты легко попадаешь под влияние?

— Мне всю жизнь везло с учителями, и они все растворены во мне. Во мне много того, что сейчас я уже выдаю за свое, но если остановиться и подумать, я точно знаю, от кого мне что досталось — как-будто тебе чемодан в дорогу собрали.

А вообще, на меня, конечно, влияли те режиссеры, с которыми у меня складывались близкие отношения. Повлияли практически все, просто те, кто были первыми — сильнее, потому что я была еще пустой, а пустоту проще заполнять.

Например, Светлана Васильевна Землякова. Она меня до сих пор растит, с ГИТИСа, или Ваня Вырыпаев. Он был первым режиссером со стороны, и к тому же мы с ним практически родственники — я крестная его дочери.

Потом были работы в Центре им. Мейерхольда. Меня туда позвала Саша Денисова. Они делали такой странный проект, спектакль-инструкцию по выживанию в государстве. Как человеку взаимодействовать с государственной машиной. В какой-то момент Саша придумала, что это можно сделать в форме «Алисы» Кэрролла — путешествия Алисы в стране государственных институций. И Саша предложила мне сыграть Алису. По мне даже мурашки пробежали от этой идеи. Потом уже Саша позвала меня на роль Бьянки Висконти в спектакль «Сфорца», а Виктор Анатольевич Рыжаков предложил роль в спектакле «Саша, вынеси мусор».

А сейчас я играю еще одну роль в его спектакле по пьесе Вырыпаева Dreamworks во МХТе им. Чехова. Но я там приглашенная актриса, поэтому это совсем чужое для меня пространство. У меня до сих пор такое ощущение странное. Это большая историческая сцена, там есть свой собственный запах, в этом театре. Там свои взаимоотношения внутри, например, если у кого-то появилась жена или подруга, то ее могут взять в театр, как говорится, по семейным обстоятельствам, и на сборе труппы так и говорят, это семейный театр, и они этого не скрывают. И взаимоотношения начальства с актерами тоже такие — как в многодетной семье.

— Проект SIRI в ЦИМе — твоя новая работа. Как ты в него попала? Это ведь дебютная пьеса, и делали вы его поначалу на голом энтузиазме, почему ты согласилась?

— Наташа Зайцева — моя давняя знакомая, поэтому когда она написала пьесу и предложила ее прочесть, я, конечно, сразу согласилась. Наташа всегда критически к себе относится, хотя на самом деле очень красивый и талантливый человек. И мне очень хочется, чтобы эта пьеса, а через нее и сама Наташа, прозвучали.

Для тебя не существует проблемы оттока энергии — у тебя ведь очень энергозатратная профессия?

— Иногда ты получаешь больше, чем отдаешь. Иногда бывает трудно, ты пытаешься преодолеть сопротивление зала, сердишься, думаешь: «Ну вот, какие-то люди пришли, почему вы не смеетесь — смейтесь…»

А бывает так, что зал, в котором вроде разные люди, вдруг становится единым — в одних местах смеется, в одних плачет, как живой организм.


интервью Залина Кантемирова

Материал обновлен: 19-05-2022