Ласковый зверь. Алина Орлова о взрослении, поклонниках и музыке

Опубликовано в журнале Seasons of life, выпуск 22

Архивные номера и новые выпуски в онлайн-магазине

Оформить подписку или купить журнал в своём городе


Рыжие пружинки волос, симметричные татуировки у сгибов локтей. Отстраненная, улыбчивая, сдержанная. Ее интонации хочется попробовать на вкус, от них впадаешь в транс. Вспоминаем наш первый разговор с Алиной Орловой, где мы говорили о музыке, привязанности к людям, доме, который внутри, и характерном безумстве. С «абсолютно новой» Алиной Орловой мы встретимся на фестивале «‎Seasons в Хохловке» в Перми.


Алина — как течение, неуловимая, ускользающая, в нее приходится всматриваться, вслушиваться — в попытке понять, существует ли она на самом деле и какая она на самом деле. Мне немного неловко от нашей с ней симметричности. Мы — ровесницы, и впервые я услышала ее, когда нам было 19 лет. Так что все ее печали мне хорошо знакомы и, в общем-то, пережиты почти что бок о бок. И, кажется, она об этом знает. Поэтому разговор начинаю издалека.

Расскажите, как родилась идея сделать программу с оркестром, которую вы привезете летом на наш фестиваль More Amore? (речь про фестиваль More Amore 2014 в Саду Эрмитаж — прим.ред)

Организаторы французского фестиваля Les Boréales, где я выступала два года назад, предложили нам сделать такой проект и выступить с камерным оркестром l’Orchestre Régional de Basse-Normandie. Мы начали думать, как это все можно воплотить, потому что музыка есть, песни есть, но нужно писать аранжировки, партитуры. В итоге предложили это сделать композитору Видмантасу Бартулису. Он такой уже заслуженный, и очень интересное у него творчество, оригинальное, непростое, небанальное. То, что получилось, мы услышали, только уже когда оказались во Франции. Опыт у нас такой был впервые. Классические академические музыканты, у них совсем другой подход: вот дирижер, все точно, ясно. У нас она не такая явная, система.

Я вас первый раз услышала в трансляции «Кинотавра», это был 2008 год. Телевизор работал фоном, я занималась своими делами, и тут ваш кавер на «Утомленное солнце». Честное слово, я прямо так и села перед экраном. Как вам работается с чужим материалом? У вас ведь довольно много каверов.

Мне, как и всем, что-то нравится особенно, а с какими-то песнями просто что-то связано. Сидишь у пианино, подбираешь аккорды, думаешь: «О, можно так. Или так». Ну, а «Утомленное солнце»… Я люблю очень эту мелодию с давних времен. Но больше всего, конечно, в «Сказке сказок» Норштейна. Там я ее, может, первый раз и услышала. Сейчас каверов уже меньше, потому что…

… не комильфо?

Да.

Сейчас у вас есть песни на стихи Пушкина. Это как, легче? Или тут уже груз ответственности за «наше все»?

Конечно, я смотрю на это все легче чуть-чуть. Я же училась в литовской школе, никто меня там Пушкиным не грузил. Как-то сама открывала его стихи. Поэтому я делаю это чуть смелее. Может быть, необязательно хорошо получается, но дает некоторую свободу в работе с текстом. Конечно, самой писать сложно, и дальше становится только сложней, потому что, когда это юность и это только начало, есть какая-то смелость и наивность. Меньше боишься, меньше ответственности, ты просто делаешь и только потом начинаешь осознавать, что ты делаешь.

А это не отбивает желание заниматься музыкой?

Может отбить, конечно, да, бывает. Временно. Кризис — это нормально. Сначала разочарование, не то что в себе, но в творчестве. Когда ты еще не знаком с этим, тогда страшно. Потом, когда уже знаешь, что так бывает, пережидаешь или просто позволяешь себе ничего не делать. Или делаешь что-то совсем другое, по дому, например, что-то более приземленное. Надо просто позволить, чтобы оно все само собой происходило.

Я помню ваш рождественский концерт в «Икре», вы тогда говорили, что вам странно, что на ваши концерты приходят люди. Ваше публичное одиночество на сцене распространяется на жизнь? Все равно в творчестве есть доля игры. Когда ты на сцену выходишь, что-то меняется. Почему мне захотелось заниматься музыкой?

Потому что петь и играть — это единственный был для меня способ, может, банально прозвучит, но выразить себя. В жизни, даже в общении с самыми близкими людьми, все равно есть какие-то условности. А в музыке, я еще тогда поняла, в подростковом возрасте тяжелом, что там — я свободна, там я могу все, что только захочу, любые оттенки, любые чувства. И необязательно они должны быть только хорошие, поэтому, может, столько меланхолии.

В одном из интервью вы сказали, что у вас нет песен, которые были бы связаны с людьми. Вы в принципе не привязываетесь?

Пытаюсь, да. Может, и не так это трудно мне — не привязываться. Хотелось бы верить, что это не из страха быть покинутой (улыбается). Вообще не стоит ни к чему привязываться, потому что это все действительно временно. Это мы знаем с самого начала, но часто забываем. Мгновение, как и человека, его можно любить, но необязательно ловить, как птицу, удерживать. Это не приносит радости.

А первые стихи или первые мелодии помните?

Первые стихи, слава Богу, не помню. Я, кстати, сначала стала рисовать, и неплохо у меня получалось вроде бы. Ну и стихи тоже. Очень много я тогда чего делала, какой-то поток был. Еще вот это разделение — пока живешь с родителями, ходишь в школу, это все на тебя давит, тебе хочется создать свой мир — «Я могу выжить, когда у меня есть свой мир, где все мое, и там я свободна». Сейчас мой мир стал общим, реальным. А мне нужно противоречие, какое-то давление, сейчас оно не такое, от которого бы хотелось сбежать. Сейчас только от себя хочется сбежать. А есть у вас ощущение дома? Та сторона Литвы, где я родилась, восточная, она и есть мой дом, должно быть.

Но сейчас уже главный дом внутри. Вы плачете когда-нибудь?

Бывает, но очень редко. Мне это нелегко, увы. Вообще, это же нормально, для здоровья хорошо, все промывается, все клапаны.

В вашей песне «Летать» есть строчка «Я не мальчик, не девочка, я твой ласковый зверь». Она случайная? Во что-то трансформировалось это ощущение себя как просто человека — не женщины, не мужчины.

Тогда фраза пришла сама по себе, и я ее не особо обдумывала. Сейчас больше задумываюсь, как я себя чувствую. Кто я, как себя воспринимаю, как отношусь к тому, как меня воспринимают. Эта фраза… Я, наверное, и сейчас себя так ощущаю. Я, конечно, знаю, кто я, но душа — она же универсальна.

А какого вы цвета?

Не знаю… Может, голубоватый…

Вы читаете критику, статьи о себе?

Когда альбомы выпускали, первый, второй, было интересно почитать, особенно то, что в России пишут, потому что тут журналистика посерьезней, с зубами. Литва — очень маленькая страна, и музыкальных критиков у нас один-два, и то я их знаю лично.

А комментарии во всяких социальных сетях?

К этому я привыкла давно. Поначалу читала их сознательно. Не могу сказать, что сильно переживала. Просто я думала, что мне надо знать. Все самое ужасное, что могут о тебе сказать, ты уже сам про себя знаешь, так что нечего бояться.

Как бы вы описали ваших поклонников?

Не знаю, чем они занимаются в жизни, но, когда вижу их в зале, кажется, что они нежные, чувствительные, часто стеснительные.

Алина, ну а безумные поступки вы совершали когда-нибудь? Что-нибудь совсем для вас не характерное?

В этом моя «характерность» и есть, что я позволяю всему происходить так, как оно происходит. И так у меня все довольно безумно, поэтому трудно выделить что-то более безумное. Вот перед концертом волнуешься и хочется испариться, исчезнуть, думаешь: «Ну зачем мне такие мучения?! Можно же было сидеть дома. Что за безумство?!» Я на сцене себя не очень хорошо чувствую. Говорить мне тяжело, смущаюсь. А в музыке чувствую себя спокойно. Она звучит, и не нужно уже ничего говорить. Как человек я уже не присутствую особенно, просто исполняю музыку. Потом музыка заканчивается и опять возвращаюсь я. Так что самое комфортное для меня состояние — во время музыки. Я рада, что могу играть. Мне даже необязательно, что- бы меня кто-то слушал, нравится это кому-то или нет. Все равно это очень приятно. Бывает тяжело на душе или очень хорошо, чего-то очень много внутри. И как это? Куда это деть? Музыка в моем случае — это единственное, куда это может выйти. Даже вроде и нет смысла никакого, ты сидишь одна, никто не слышит. Но это самое лучшее, что мне пока доводилось испытать.


Новому альбому Алины Орловой сопутствовал длительный подготовительный период. По словам певицы, к своей первой за три года пластинке «Daybreak» («Заря» в переводе на русский язык), она шла «достаточно долго».


«Мой новый альбом — это точка. Им я хочу закрыть свой «юношеский цикл», который уже десятилетие у меня длится. – рассказывает Алина. – Я чувствую, что этот период прошел. Нужно делать что-то новое. Или делать по-другому. Или как-то вообще менять свою жизнь».


На пластинке вновь звучат литовский, английский и русский языки («у каждого из них — своя неповторимая мелодия»), а некоторые песни написаны на стихи известнейших поэтов — Анны Ахматовой, Даниила Хармса, литовца Антанаса Мишкиниса и американца Теннесси Уильямса. Рассуждая о своих слушателях и их неизбежном взрослении, Алина Орлова признается, что, прежде всего, для нее имеет значение не их физический, а духовный возраст.

Материал обновлен: 17-06-2021