Доктор Войцеховский

Высунувшись в открытую форточку, громко и заливисто (привет всем соседям) Саша выкрикивает нам номер кодового замка в подъезде. И уже через несколько минут мы пьем чай под абажуром в его кухне, разговариваем, перебивая друг друга, смеемся. Художник Александр Войцеховский, хоть уже и не работает врачом много лет, способен оказать скорую душевную помощь своими картинками и историями.


А вы варенье сами делаете?

Нет, оно деревенское.

А можете?

Может, и могу, но это как-то не мое дело.

Вот Чехов, например, делал варенье. Мне кажется, вы должны быть похожи на Чехова. Он же тоже сначала был доктором, а потом писателем стал… А вы — художником…

Я совсем другой человек… Чехов — он прекрасен. Я бы с ним подружился. Думаю, что вообще с любым человеком можно подружиться. И это в моей жизни происходит с самыми разными людьми. Я не вижу границ — известный человек или неизвестный. Может быть, это иммунитет, который я приобрел на скорой помощи. Я посещал разные места. Хоть к министру, хоть к банкиру, хоть к бомжу приходил — не имеет значения. Важно, что происходит между нами. Чехов мне, конечно, очень симпатичен. Но когда я читаю его, мне тяжело, какая-то тоска и бесперспективность. Не знаю, был ли он верующим человеком.

А вот рассказ «Студент» – один из его лучших рассказов. Чехов очень любил этот рассказ. Он очень оптимистический и немного метафизический, пронизанный верой.

Для кого-то вера — это какая-то очевидность. То есть все факты говорят за это. А для других как будто все факты говорят против. У меня как-то сложилось, что все подтверждает, что есть творец, что все это — чудо, и что не стоит сомневаться. В какие-то мгновения все-таки становится как-то очевидно, что все тут устроено волшебно и очень красиво, божественным образом.

А когда к вам постучалась… Муза?

В пять лет я влюбился в кузину. Это было что-то головокружительное. Она приехала из Москвы, ей было одиннадцать лет. Я как увидел ее, я прям закачался. И я никогда не был таким смелым с женщинами, как с ней. Я тем же вечером признался ей в любви и, конечно же, настаивал на том, чтобы продолжать отношения. Она была смущена, и мне это нравилось. Я думал: «Надо же, как она смущается, какая она прекрасная». И потом мной манипулировали, говорили: «А вот Катя любит вот это, поэтому и тебе надо это попробовать». А вообще, одной из моих муз была моя бабушка. Она совершенно удивительный человек, просто ангел во плоти, такой отдельный источник света. Она сидела здесь со мной, когда я был маленький.

В этой квартире?

Да, это Дом полярников, построен в 30-е годы. Здесь жили капитаны, штурманы, полярные летчики. Моя бабушка — блокадница. Дед погиб во время войны, а она со своими родственниками жила в этой квартире. Это блокадная квартира. Потом Полярный институт организовал вывоз оставшихся в живых полярных жен. И она со своими двумя детьми и с одним усыновленным, с детьми разных родственников и друзей села в самолет. Ей удалось вылететь, но она очень тяжело пережила эту эвакуацию.

Вернулась, зашла в эту квартиру, а тут уже какие-то люди заняли ее, Берги (запомнилась почему-то фамилия по рассказам). И она говорит: «Слушайте, ну я поняла, что вы заняли нашу квартиру, но дайте мне хоть позвонить». Они не разрешили.
И вот она вышла во двор, а к ней подходит какой-то полярник — веселый, энергичный — и говорит: «Нина Владимировна, а что вы тут такая грустная стоите?» — «Да вот, понимаете, мою квартиру заняли, не знаю, что делать». — «А, ну мне некогда разбираться, я сейчас уезжаю, меня машина ждет. Вот ключи, располагайтесь, вы знаете, где я живу. А я через три года вернусь, и там уже все разрешится». Вот такие были отношения. Я мог зайти в любую квартиру, если я забывал ключи.

Да, поэтому вы и сказали: «Не закрывайте дверь», когда мы вошли?

Ну, конечно! Сейчас уже осталось десять процентов от тех жильцов, но дух немного сохранился.

А как же вы доктором стали?

Просто это была семейная традиция. Я без всякого энтузиазма учился в Медицинском институте.

Но туда сложно поступить.

Очень сложно, особенно такому человеку, как я. Если честно, в школе я учился ужасно, я двоечник-второгодник. Я был человек неуспешный во всех областях жизни, кроме своих фантазий и друзей. Учеба, вся какая-то разумная деятельность давалась мне плохо. Но у мамы была идея фикс, она очень хотела, чтобы я стал человеком.

А сейчас она что считает?

К сожалению, она умерла пять лет назад. В общем, она захотела, чтобы я стал врачом.
Она говорила мне: «Ну смотри, ты же любишь общаться с людьми?» — «Ну да, люблю». — «Доктор должен уметь находить общий язык с людьми, это важно. Очень много врачей иногда просто не умеют разговаривать. А ты умеешь». — «Мама, но ты же знаешь все про меня. Понимаешь, разговаривать-то я умею, а дальше что? Доктор должен много чего знать». — «Научишься, все будет хорошо». И просто меня затолкала в Медицинский. Это все было мучительно, не с первого раза, у меня были репетиторы. Просто повезло, потому что был не очень высокий вступительный балл, и как-то чудесным образом я поступил. Просто на грани, балансируя на канате.

Конечно, учиться очень трудно в Медицинском институте. Латынь, Анатомия, Физиология. Ужасно! Но я попал в прекрасную группу к замечательным девушкам (тоже музам), и они меня просто, как раненого бойца, по двум курсам «проволокли». Они мне подсказывали, помогали, очень меня любили, и я отвечал им взаимностью. Но когда начались клинические дисциплины, стало уже легче, стало больше похоже на жизнь. В общем, не без труда закончил я Медицинский институт и решил, что надо научиться оказывать скорую помощь. Врач все-таки должен уметь в трудную минуту помочь. И вот я начал ездить на скорой. За первый год от ужаса, что что-то не то случится, что все не так пойдет, я потерял килограмм десять при своей природной худобе. Тогда я научился молиться по-настоящему. Еду на вызов и про себя прошу: «Господи, помоги!»

Московские поэтессы купили загородный дом с хорошим видом

Долго вы ездили на скорой помощи?

Десять или двенадцать лет. Меня водители постоянно ругали, потому что я задерживался на вызовах. Ну а как не задерживаться? Окажешь скорую помощь, надо посидеть, поговорить, посмотреть на человека. А разговаривать я с людьми люблю, это интересно. Какая-нибудь старушка петербургская, например… Что может быть интереснее? «Опять ты там торчал сорок минут», — водители говорили. У других-то десять минут — и все. Ну а как же по-другому? Я же уже ввел лекарство, нужно посмотреть, как оно действует. Посидишь с ней, поговоришь.

А как же художником стали?

Вообще художником я становиться не собирался. И даже в мыслях у меня такого не было, чтобы художником быть. А рисовать я начал в студенческие годы, или, может быть, в конце школы. И это было совершенно не рисование никакое, а какие-то почеркушки, наброски. Непременно с подписями, объяснениями, что происходит на картине. Я это вручал своим друзьям, подружкам. Я их так развлекал. И они говорили: «О, как прекрасно!» И иногда отвечали мне тем же. Потом мои картинки стали сюжетными. В какой-то момент я понял, что совершенно не обязательно уметь рисовать, можно просто нарисовать человека, который держит за руку какую-то женщину, они идут, и надо просто понять, что происходит. У меня была такая картина «Итальянец уводит жену у американца».

Итальянец держит какую-то высокую женщину — блондинку — и тащит ее, а сзади бежит американец и что-то там кричит. Я рисовал разные несуществующие истории. Почему-то меня это развлекало, что я могу придумать несуществующую историю, и она превратится как будто бы в существующую. Все это подписывалось, я дарил картинки друзьям, и это было как-то несерьезно, не было никаких мыслей о том, чтобы это когда-нибудь превратилось во что-то.

Однажды друзья устроили выставку всех моих нелепых картинок, которые я нарисовал для них. Сделали мне такой подарок.

Семейный ужин. Хозяин дома объясняет, как нужно есть пасту

А потом я поехал работать в Америку, просто чтобы заработать денег. И там мне встретился один работодатель, который выгнал меня с работы. Этот работодатель был ветераном Вьетнамской войны со шрамом через все лицо, мрачная такая личность. Но мы с ним подружились.
И он мне сказал: «Нет, ты мне категорически не подходишь. Ты ничего не понимаешь в стройке. Занимайся своим делом. Вот какое у тебя дело?» — «Я врач». — «Ну а кроме врача? Я же вижу, что ты не только врач!» — «Еще я рисую картинки, но кому это интересно?» — «Принеси мне свои картины». И я принес ему свои картины. И он устроил мне выставку, чтобы доказать, что надо заниматься своим делом. Я езжу по Америке с этой выставкой, и все получается, и я понимаю, что моя аудитория — это не только мои друзья, что у меня есть далекие друзья, далекие близкие.

И вот я возвращаюсь домой, лечу в самолете и размышляю: «Жизнь коротка. А, может быть, мне надо стать художником?»

И как это приняли домашние?

Когда я рассказал это дома, все посмотрели на меня с сожалением, естественно. Мама расстроилась (мы сидели за этим столом):
«Ты же врач. У тебя двое детей, жена твоя почти никогда не работала, только иллюстрировала книги. Радуйся, у тебя хорошее хобби». — «Мама, ты знаешь, что-то мне не нравится это слово «хобби», оно меня не устраивает. Это не хобби, я хочу быть художником!» — «Ну ты даешь! Это просто глупо. Я даже обсуждать это не хочу!» А мама у меня была человеком умным, и было понятно, что то, что она говорит, это умно, а то, что я говорил, не очень. Теща мне тоже говорила, что никаких оснований для того, чтобы стать художником, у меня нет.

Городской парк — место для романтических свиданий

Только мои друзья, которые устроили выставку, сказали мне: «Петрович, жизнь короткая. Хочешь — стань художником, хочешь — капитаном яхты! Вперед!» Я понимал, что они несерьезные люди, но мне были по душе их реплики. Я понимал, что серьезные люди правы, оснований нет. Но если я этого не сделаю, это будет неправильно. И — главное — жена моя меня поддержала. Я говорю ей: «Аня, думаешь, становиться мне художником?» А она: «Да, давно пора».

И тут во мне сработал ген какого-то безумца, путешественника, человека, который способен совершать открытия. Я поехал в Москву.

Двадцать галерей мне отказали, а в двадцать первой Лиза Плавинская, покуривая сигарету, сказала мне: «Да, это не наш формат, но я устрою вам выставку. Просто так». И она мне устроила выставку.

Встреча у озера Ванзее. — Тебе следует хорошенько подумать о своем будущем, Марта. — Я уже все решила, папа. Через неделю я выхожу замуж

А как вы встретились с Норштейном?

Потом я сделал буклет выставки и случайно попал на выступление Норштейна на Высших режиссерских курсах, и не постеснялся, преодолел смущение, показал ему буклет, пригласил на выставку. В общем, как-то мы с ним задружились. И он сказал:
«Ой, тяжело вам будет. Ну, дерзайте! Делайте книжку! Я вам напишу предисловие и послесловие. Денег вы, конечно, здесь не найдете, но кто-нибудь даст вам денег, это будет самый неожиданный человек. Банкиры, артисты ничего вам не дадут, даже не надейтесь». И действительно, все так и случилось. Были еще разные чудесные встречи… Например с Адабашьяном, он меня тоже очень поддержал. В общем, что-то начало складываться. Правда, было страшно, по ночам я просыпался в ужасе.

Как тогда на скорой, все тот же приступ страха?

Да, я так же молился и говорил: «Господи, не оставь меня, дай мне пройти этот путь». И вдруг на улице встречаю человека. Он спрашивает: «Узнаете меня, нет? Я Саша Черниговский из этого дома. Внук полярника. Я прилетел на два дня в Петербург. Я летчик, капитан авиалайнера».

Это похоже на историю с вашей бабушкой, про летчика и ключи.

Да, летчики передают нам «ключи»! Я говорю: «Саша, как интересно, здорово! Пойдем к моей маме, она будет рада». Приходим сюда, Саша рассказывает головокружительные истории из своей жизни, как он учился в летном училище, как потом поехал в Англию, женился, потом развелся, поехал куда-то еще, женился на японке, живет в Новой Зеландии, работает на Корейских авиалиниях. Он, капитан огромного авиалайнера, просто приехал в Петербург тихонечко посмотреть на город, вспомнить прошлое.

И тут он меня спрашивает:
«Ну, а ты чем занимаешься?» — «Ну, я врач». А мама: «Ну какой он врач! Он возомнил себя художником, валяет дурака». — «Художником? Интересно! А можно посмотреть картины?» — «Конечно!» Он посмотрел, я ему подарил какие-то принты, и мы расстались друзьями. Через две недели раздался звонок: «Здравствуйте, я коллега Саши Черниговского, меня зовут Владимир Степанов, я тоже летчик. Я увидел ваши картинки, мне стало интересно. Могу я с вами встретиться?» — «Да, конечно!»

И мы встретились в машине — знаете, как Штирлиц с Борманом. Это был очень симпатичный человек с орлиным лицом, интересными глазами. И он спрашивает: «Ну а что вы собираетесь делать со своими картинками?» — «Я хочу делать книжку. У меня уже есть макет, я уже все придумал». — «А это коммерческий проект?» — «Скорее всего, некоммерческий». — «Да, жалко, что некоммерческий, конечно. А, может, и хорошо, что некоммерческий. Ну в общем, я уже все приготовил. Вот вам деньги, пять тысяч долларов. Я уверен, что вы правильно поступаете. Мне кажется, что у нас все получится! Ну ладно, ждем книжки! До свидания! Приятно познакомиться».

Я выхожу из машины, иду к друзьям, которые помогали мне сделать макет. Это прекрасные Митя Аронов и его жена Ира Щечкина. Она художник прекрасный, а он издатель. Он говорит: «Слушай, Петрович, такие истории только с тобой происходят! Давай, звони своему летчику, надо спросить, как мы их назовем — летчиками или пилотами? Нам это надо внести в бумаги». Я звоню Владимиру Николаевичу, он говорит:
«Ну что Саша, что-нибудь еще нужно?» — «Нет, больше ничего не нужно, только хочу спросить, как вас назвать?» — «Нет-нет, не надо нас называть». — «Но это нужно, это важно. Не банкиры, не артисты, а летчики спонсировали проект!» — «Знаете, назовите нас «авиаторы». Все, конец связи. Я вообще в кабине самолета уже, мы взлетать собираемся. Странно, что у меня телефон не выключен». В итоге мы пишем: «авиаторы», выпускаем книгу «Мой бесконечный друг», и книжка вдруг начинает звучать.

А вы не вступили еще в Союз художников?

Нет, не вступил.

И не хотите?

Нет, что я там буду делать?

Мастерскую дадут!

Ну, можно было бы. К тому же, я думаю, мне дали бы рекомендации. Но что-то мне не хочется.

А где бы вы хотели мастерскую? Ну, мы сейчас фантазируем, как двенадцатилетние дети.

Я бы выбрал в двух местах. В Петербурге, где-то высоко под крышей, со стеклянным потолком, с панорамой какой-нибудь.

Рождественская улица. Район Пески. Санкт-Петербург

А какой?

По-разному видится. Иногда хочется какую-нибудь Неву, иногда крыши и всякое такое. Но не хочется никакого пафоса, конечно.

Порт не хочется, например?

Порт нет, мне хочется в центре, чтобы выйти — и куда-нибудь пойти. И хочется еще в каком-то двухэтажном загородном доме на природе, чтобы вокруг была тишина и какое-то приятное место.

А у вас и здесь приятное место…

Моя жена мечтает переехать, мы делаем ремонт в квартире на Васильевском, но я очень люблю эту квартиру, я хочу сделать из нее мастерскую.

Какой у вас пол интересный, с рисунками. А кто пингвина рисовал?

Анечка моя.

И зайчика Анечка?

И зайчика Анечка. У меня жена Анечка и дочь Анечка. Я думал, по-другому ее назвать, но чем больше я смотрю на этого ребенка, тем больше понимаю, что это Анечка.

Да вы и сами ребенок! Живет в вас детскость…

Есть такой момент. Не то, чтобы это постоянно… Мне тут теща недавно подарила самокат. Она сломала руку и сказала: «Вот, на самокате теперь не смогу ездить, придется велосипед покупать». А ей восемьдесят лет. В общем, отдала мне самокат.

И вот я несусь по городу на самокате, как мальчишка, обгоняю тетенек, дяденек, хотя они, может, младше меня. И думаю: «А сколько мне лет сейчас? Двенадцать, не больше».

И сейчас, в этот момент, мне двенадцать. Никак не повзрослею


Опубликовано в журнале Seasons of life, выпуск 53

Архивные номера и новые выпуски в онлайн-магазине

Материал обновлен: 17-06-2021