Опубликовано в журнале Seasons of life, выпуск 46
Архивные номера и новые выпуски в онлайн-магазине
«Дети мои» — новая книга Гузель Яхиной — наше чтение на лето. Нелетнее чтение, непростое, но важное. Про этот роман и про служение слову мы поговорили с Гузель в ее мастерской.
— В этом номере мы говорим про ткань, полотно. Если мы продолжим метафору текста-полотна и автора-ткача, как Гузель Яхина создает полотно своего романа?
— Мне удобнее сравнить роман с неким произведением из ткани, но никак не с самой тканью. Ткань — это тот материал, из которого делается роман. Она очень долго создается из фантазий, мыслей, впечатлений и исторического материала. И уже потом, выткав эту ткань, можно что-то сшить. Я бы сравнила подготовку к написанию романа с созданием такой ткани, а написание романа уже с изготовлением из ткани какого-то произведения.
— Написание текста — очень личный процесс для автора. Как вы пишите, есть ли у вас свои ритуалы?
— Есть окно, есть стул, есть стол, есть компьютер — и это все. Я просто сажусь и пишу. Обычно это происходит утром, потому что я жаворонок. Я счастлива, если выдаются такие периоды, когда можно работать с самого утра. Когда до восхода солнца что-то сделано, для меня это лучшее ощущение, которое только может быть. Был период, когда семья отпустила меня в писательскую резиденцию в Швеции. Декабрь — самое темное время года. Шведский остров, практически в центре Балтийского моря. Ничего кроме средневекового городка, нескольких жителей, ветра, чаек и тумана. Я вставала утром, часов в пять. В восемь в полной темноте раздавалось биение колокола средневековой церкви святой Марии, которую я видела в свое окно, и обычно к этому времени уже что-то было написано.
«Каждый роман — это забег на длинную дистанцию. Это один, два, три года работы».
Итак, утро — это написание текста. После обеда можно заниматься другими делами: начитывать материал, ходить в библиотеку, смотреть фильмы, которые помогают писать, съездить в музей, то есть сделать такие дела, которые насыщают тебя и позволяют отдохнуть. Нужно обязательно давать себе время на отдых, чтобы не черпать все время из себя, особенно когда речь идет о романе. Каждый роман — это забег на длинную дистанцию, это один, два, может быть, три года. Нужно обязательно выработать тот режим, который подходит именно тебе, чтобы справиться с этими длинными месяцами написания.
— Бывают ли у вас на этой длинной дистанции моменты отчаяния, когда ничего не получается?
— Этих моментов бывает достаточно много. Они могут длиться день, неделю, несколько недель. Главное — понимать, что это временно, что потом все-таки наступит светлый период. Взлеты и падения энергии — это неотъемлемая часть любого творческого процесса. Мне кажется, у каждого свой рецепт преодоления таких моментов. Важно осознавать, что происходит энергетический спад, и бережнее относиться к себе. Я стараюсь себя развлекать, выгуливать, угощать чем-то. Летом особенно хорошо: можно просто погулять в Сокольниках. Для меня самое лучшее — побыть на свежем воздухе: Ботанический сад, ВДНХ — мои любимые места в Москве.
— Раз мы заговорили о времени и темпе: романы «Зулейха открывает глаза» и «Дети мои» очень разные по темпу повествования и по тому, как в них течет время. Первый быстр и динамичен, второй протяжен и спокоен.
— История «Зулейхи…» построена по законам кино: она имеет кинематографическую структуру и решения многих сцен кинематографические, поэтому действительно это очень динамичная вещь, где сцены смонтированы друг с другом так, как монтируются кадры в кино. Во втором романе я пыталась пойти этим же путем, но в процессе создания поняла, что это не работает и будет честнее отпустить этот наработанный, найденный ключ и подобрать другой. Это заняло много времени, и ключ нашелся совсем иной. Текст писался как литературный изначально, он не выращивался из сценария. Эта история была продиктована самим героем. Герой, Яков Иванович Бах, — учитель, который преподает высокий немецкий и обладает очень богатым воображением. Это богатое воображение обусловило и сказочность сюжета, и метафорический ряд в сюжете, который отсылает к германским сказкам, и сложность его характера, и сложность его внутреннего устройства обусловило сложность самого текста. Более длинные многосоставные предложения на контрасте с простым диалектом, на котором говорят его односельчане, отсылают нас к литературному немецкому.
— Вам сложно было писать изнутри другой — немецкой — культуры?
— Изначально было настолько сложно, что ничего не получалось. Это чужая для меня национальность, хотя я и знаю немецкий с ранних лет и свободно на нем общаюсь, но все-таки это другая культура и чужой язык. Это поначалу мешало настолько сильно, что не получалось преодолеть этот барьер. Преодолеть удалось только тогда, когда я походила по этим местам. Съездила в Саратов, в Маркс, в Энгельс, походила по музеям, улицам, увидела те вещи, которыми пользовались сами немцы: ткани, из которых были сшиты их костюмы, сельскохозяйственные инструменты, расписные сундуки, вязаные кармашки для Библии, которыми они украшали дома, — все те бытовые мелочи, которыми они были окружены. Это погружение через вещи помогло мне осознать, что это были люди в основе похожие на нас. Я очень много прочитала на немецком языке книг, напечатанных готическим шрифтом, какие-то даже выписывала из библиотек Вены и Мюнхена, потому что их не было здесь. Это была эмигрантская литература.
После поездок в те места, после того, как я приблизилась максимально возможно к тому, что происходило в немецкой республике (Автономная Советская Социалистиическая Республика Немцев Поволжья — прим. редакции), а также после внимательного чтения текстов поволжских немцев, после этого погружения в материал, национальное отошло на второй план, а на первый план вышло общечеловеческое. Тогда писать стало легче. Я поняла, что нужно писать не о немце, который живет в немецкой республике и говорит на немецком языке, нужно писать о человеке, который пытается убежать от мира, о человеке, который внезапно оказывается вовлечен в разные отношения: в несчастную любовь, в любовь к девочке, ненужную ему изначально, в воспитание детей. Об этом нужно писать, а не о национальном. Тогда все получилось.
— Кроме Баха есть еще один невидимый герой романа — Волга.
— Когда я начинала писать и строить структуры, я наметила себе основные моменты, которые хочется соблюсти. Один из них сделать Волгу героем. С Волги роман начинается, и она идет пунктиром сквозь текст, иногда выходя на передний план.
«Взлеты и падения энергии — это неотъемлемая часть творческого процесса».
Здесь я шла, во-первых, от собственного желания выразить любовь к Волге. На Волге я выросла, у нас была дача на острове недалеко от Свияжска. Там прошло мое детство. С другой стороны, я хотела выразить любовь к месту поволжских немцев, их почитание Волги, а также почитание степи, которое я нашла в текстах, сказках и песнях. Для немцев важными были две сущности: степь и Волга. Есть замечательная сказка Форальберга о степи и о Волге. В дневниках Якоба Дитца, юриста конца XIX века, я нашла такую запись: «Мы вольные жители Волги. Волжанин — неисправимый рецидивист: куда бы он ни отправился и где бы ни жил, рано или поздно он все равно вернется к своей Волге». Так Волга стала героем книги. Потерянные предметы падают в Волгу, и река сохраняет их в таком же виде. Она — магнит, к которому всегда притягиваются герои. Волга – это не просто река, не просто товарищ, который сопровождает их на протяжении всего романа, это не просто источник красоты. Она — сама история. Она здесь, рядом, только руку протяни. Ты в любом случае — часть этой истории.
— У вас самой тоже личные отношения с природой?
— Да, очень. На Лаишевском море сейчас строят декорации к съемкам сериала по книге «Зулейха открывает глаза». Под Казанью есть красивейшие места, любимые мною. Я их все изъездила: Волга, Свияжск, Камское море, место слияния Волги и Оки, марийская тайга. И это все в 100-150 километрах от Казани.
— В романе есть момент, когда Бах слышит, как его сказки читают вслух односельчане. Он очень переживает. Вы испытываете схожие чувства, когда видите, как читают ваши книги?
Конечно, да. Меня очень волнует, когда я вижу кого-то, читающего свой текст, это правда. Мне необыкновенно взволновало, когда я услышала свой текст со сцены в Уфимском театре, Башкирском театре драмы. Слышать написанные тобой слова со сцены, из уст других людей, актеров, — незабываемое впечатление. Один раз я видела, как в метро по эскалатору мимо меня прошел человек с «Зулейхой…» под мышкой. Это было тоже очень радостно.
— А в вашей жизни большую роль играли сказки?
— Да, я любила все сказки. Я любила читать, смотреть, играть в сказки. Были сказки, которые сформировали меня: «Мифы и легенды Древней Греции», сказки братьев Гримм, сказки Гофмана, сборники национальных сказок, авторские советские сказки. Когда дочка была маленькой, мы старались найти ей книги с теми иллюстрациями, на которых мы выросли сами. Любимой книгой дочери, которую она перечитывала много раз, была «Волшебник Изумрудного города».
«Один раз мимо меня по эскалатору прошел человек с «Зулейхой…» под мышкой. Мне было очень радостно».
— Ваша первая книга посвящена бабушке, вторая — дедушке?
— Автору нужно от чего-то оттолкнуться. Нужно иметь некую точку опоры, которая будет его поддерживать, точку, куда он сможет возвращаться в моменты сомнений и творческого кризиса. Эта точка опоры очень личная. Ее нужно выстраивать, понимая, что это за пространство. Для меня таким пространством в случае «Зулейхи…» стала попытка разобраться в наших отношениях с бабушкой. Бабушка была очень волевым, жестким человеком. Мне хотелось понять, как бабушка устроена, что с ней случилось в Сибири, где закалился этот невероятно жесткий характер. Эти вопросы были моей личной точкой отсчета, опорой при создании романа. Что касается второго романа, здесь опорой послужил скорее интерес к Волге и любовь. Мне хотелось, чтобы роман о тяжелом был написан из любви, чтобы любовь в нем чувствовалось. Любовь к Волге, к немецкому языку, сожаление о мире, который бесследно исчез, — это стало точкой опоры. Это не семейная история, а интерес к тому времени, в которое жили бабушка и дедушка. Роман посвящен дедушке, потому что дедушка был первым, кто научил меня немецкому языку и потому что он меня очень сильно любил. Это была очень добрая и безусловная любовь.
— В ваших книгах много любви к языку. Вы всегда любили язык?
— В моей жизни присутствовало много языков. До трех лет я росла с татарским языком. Был татарский деревенский в доме у бабушки и дедушки с маминой стороны и татарский городской у бабушки и дедушки с папиной стороны. Потом добавился русский, который постепенно стал главным. Сейчас я пишу только на нем. Был всегда немецкий. Дедушка был учителем немецкого языка, он хорошо читал немецкие стихи и учил меня. Потом в школьные годы добавился английский. Мне комфортно находиться в многоязыковой среде. Я работала устным переводчиком какое-то время. Слово было со мной всегда: я писала для классной газеты, для школьной газеты, для юношеской в районе, писала для себя пьесы, сценарии, философские сказки. Я работала со словом с семи лет. Но мне в книгах важнее история, которую я рассказываю, нежели то, как я это рассказываю.
— Помимо текстов, которые помогают вам в работе над книгами, вы читаете просто для удовольствия, например, современных авторов?
— Для души я читаю мало и обычно в периоды, когда отдыхаю от своей истории, передыхаю, чтобы дальше пойти работать в перерывах между романами. Всего несколько авторов: Улицкая, Водолазкин, Алексей Иванов. Вот три самых важных на сегодняшний день для меня имени. Я всегда с большим интересом буду смотреть, что эти авторы делают, что они пишут и публикуют. Я им доверяю, они мне очень интересны.
— Есть ли книга, к которой вы время от времени возвращаетесь?
— Есть книги по сценарному мастерству, которые я периодически перечитываю. Это, прежде всего, «Анатомия истории» Джона Труби. Очень важная для меня книга, источник важных мыслей. Я слушала его лекции, посвященные жанрам, где задаются многие вопросы, ответы на которые я нахожу в этой книге. Есть книга «Миф и жизнь в кино» Александра Талала. Это очень глубокая работа, совсем новая, которую я точно буду перечитывать и находить в ней новые идеи. Еще одна книга, «Бегущая с волками» Клариссы Пинколы Эстес, со мной уже около десяти лет. Это не источник ответов на вопросы, а источник вдохновения. Книга, которую можно открыть с любой главы, полистать и успокоиться. Из художественной литературы, первое что приходит на ум, это «Божественная комедия» Данте, ее первая часть «Ад», и «Фауст» Гёте. Есть фильмы, которые я часто пересматриваю. «Фауст» Александра Сокурова, который я пересматривала пять раз и знаю, что еще к нему вернусь. Это настоящий кладезь. «Андрей Рублев» Тарковского — мой любимый фильм. В этих фильмах всегда находятся ответы на мои вопросы. У меня есть такая техника, которой я пользуюсь. Если что-то не получается и нужно найти ответ, то задайте себе вопрос и посмотрите «Андрея Рублева». К концу просмотра ответ будет найден.
