Опубликовано в журнале Seasons of life, выпуск 51
Архивные номера и новые выпуски в онлайн-магазине
Оформить подписку или купить журнал
«Все мерить бирюзой» — это строчка из песни Олега Нестерова, который рассказал нам об опыте путешествия на паруснике «Крузенштерн», о свободе и силе человеческой любви. «Под парусами как следует продувает и очень долго держит. Человек уже никогда не забудет то ощущение целостности, которое он обрел на корабле».
Олег Нестеров
музыкант, поэт и композитор, продюсер, телеведущий, писатель
Для чего современному человеку, который за день может облететь весь земной шар, нужны парусники?
Есть вещи, от которых человек не сможет отказаться никогда. Лошадь. Бумага. Перьевая ручка или карандаш. Скрипка. Парусник из этого же разряда. То есть человек создал что-то такое, что сделало человека человеком. Скрипка сделала чело- века человеком. Бумага сделала человека человеком. И парусник сделал человека человеком. Ну как от этого отказаться? Во всех странах есть парусный флот, который, как правило, про учебу. Парусник — ведь это самый лучший фильтр. Когда молодой человек попадает на судно и выходит в открытое море, он сразу понимает, его это или нет. На теплоходе можно спрятаться, не высовывать носа. А здесь будь добр не просто выйти в море, но и ставить паруса. Давай, забирайся на высоту двенадцатиэтажного дома, иди по рее, в любую погоду — через «не хочу», через страх.
Таких парусников, как «Крузенштерн», было больше восьмидесяти. А остались только он да «Седов». Скоро им исполнится 100 лет. Как Вы думаете, в чём секрет их бессмертия?
Ну, это очень просто. В любви. Эти корабли с самого рождения были любимы всеми своими капитанами, всеми своими экипажами. Фердинанд Лайеш сделал в 1921 году «Командора Йенсена» («Седова»), а в 1926 — «Падую» («Крузенштерна»). Парусники без электричества и двигателя в то время, когда уже вовсю летали самолеты. Думаете, он был такой романтик? Лайеш говорил: «Пусть мои корабли движет только ветер, который ничего не стоит». Можно не платить за топливо, не заходить в порты на дозаправку и не платить за стоянки. «Крузенштерн» и «Седов» принадлежат к роду винджаммеров (буквально «выжиматели ветра» — прим. ред.). У них железный корпус и отличное парусное оснащение, они могут взять много груза. И обогнуть мыс Горн, а это очень непросто, потому что там сильные встречные ветра и паруснику нелегко справляться. Это идеальная инженерная конструкция, вершина эволюции парусников.
Для таких кораблей не очень хорошая погода — самое оно. Винджаммеры хорошо идут при ветре от двадцати узлов. А это серьезный ветер. До сих пор эти суда участвуют в регатах и в океане, на длинных дистанциях, всегда побеждают. Лайеш на своих кораблях внедрял все лучшие технические достижения — лебедки, поворотные механизмы… То есть, с одной стороны, там нет электричества и только парус, а с другой стороны — абсолютное техническое совершенство. Лайеш брал на парусник только потомственных моряков. И стометровый корабль о четырех мачтах обслуживали всего 38 человек (сейчас на «Крузенштерне» 120 курсантов — прим. ред.). Зато эти 38 человек все могли и все умели. То есть Лайеш очень хорошо платил своим матросам. И капитан любил свой корабль, матросы любили. Когда началась война, «Падую» и «Командора Йенсена» прятали п о каким-то бухтам. Они продолжали быть учебными судами.
После войны Советский Союз получил эти корабли по репарации. Получил то, чем и воспользоваться-то не мог — у нас не было парусной школы. Не существовало людей, которые умели обращаться с парусниками. Немцы подготовили корабли к сдаче. Все объяснили: вот накладные, вот чертежи, вот конструкция, вот так действуют механизмы. Но потом в доверительной беседе немцы спросили: «Зачем вам они? Вы же их распилите». Но тут нашлись два удивительных человека, морских офицера, которые бредили парусами. И они умудрились в послевоенные, очень суровые времена спасти эти корабли и убедить государственную комиссию превратить их в учебные суда. Сначала это были плавучие казармы, но уже через десять лет корабли вышли в открытое море.
Эта любовь продолжалась и дальше. Корабли уберегли в суровые постперестроечные времена, когда никому ни до чего не было дела. И они живут и теперь. В одной из экспедиций на «Крузенштерне» я разговорился с пожилыми немцами. И они сказали: «Слушайте, как хорошо, что эти суда достались вам! Ведь у нас бы их распилили еще 30 лет назад». Судьба этих парусников — удивительное сочетание немецкого рационализма, создавшего это чудо техники, и русского иррационализма, который это чудо уберег.
Вы участвовали в документальном спектакле Даниэллы Окуджавы «Моменты моря. Восемь мачт». Он весь был построен на монологах членов экипажей «Седова» и «Крузенштер- на» — тех, кто когда-то служил на этих кораблях, и тех, кто служит сейчас. Что оказалось для вас самым важным в этой истории?
Встреча с героями. Когда ты находишься с ними на корабле, видишь их рядом с собой, то это просто люди, которые делают свое дело. С кем-то ты сходишься ближе, с кем-то нет. А потом вдруг читаешь монологи, которые каким-то удивительным образом вытащила Даниэлла из этих неразговорчивых морских людей. И ты обретаешь настоящих героев. Понимаете, люди, которых ты знаешь, оказываются на самом деле героями. И ты даже делишь с ними часть их жизни. Самую важную часть — это видно по их монологам. Они рассказали нам то, о чем, может быть, никогда ни с кем не говорили — ни с друзьями, ни с женами, ни с родителями. И мы читаем эти монологи под полнокупольные проекции и музыку. А потом ты видишь тех, чьи слова ты произносил вслух, в зале. А потом они поднимаются на сцену. Это как если бы ты прочел про Атоса, Портоса, Арамиса, д’Артаньяна — и вдруг встретился бы с ними. Вот они подходят к тебе и, немного стесняясь, протягивают тебе руки: «Да, я тот самый Атос», «А я д’Артаньян, приятно познакомиться. Надо же, как про нас Дюма написал!» И глаза у них подозрительно блестят.
Говорят, что моряки относятся к кораблю как к живому существу. «Крузенштерн» — это кто?
Только во втором своем походе я с удивлением по- нял, что «Крузенштерн» — это девушка. Капитан Еремченко сказал о корабле «она», и у меня все сложилось. Ну, конечно! «Падуя» в девичестве, а теперь «Крузенштерн», по фамилии мужа, только и всего! И понятно, почему в нее влюблялись капитаны, а она отвечала им взаимностью.
Что для вас было самым сложным в экспедиции?
Преодоление себя — животного страха, страха высоты. Когда видишь, как кто-то поднимается на мачту, со стороны все выглядит проще простого. Но когда ты на эти веревочки-ванты наступаешь, когда тебя просто прижимает ветром к этим вантам, ты не можешь не бояться. Человек так устроен. Но карты брошены и открыты. Вот ты, вот тебе высота — сможешь? Справишься? Когда я в первый раз с огромным трудом забрался на высоту 42 метра (а это двенадцатиэтажный дом), я стоял и не понимал, как мне спуститься, — просто не слушались руки. А когда я все же каким-то об- разом оказался на палубе, то сказал себе: «Больше никогда». Но пришло завтра, и я почему-то снова это сделал. И когда я отправился в экспедицию во второй раз, я даже не заметил, как оказался на мачте. И постепенно ты становишься частичкой единого организма. Ты не можешь уйти, потому что некуда деться с реи — справа ребята и слева ребята. Но ты не уходишь не только потому, что физически этого не можешь сделать, а потому что боишься подвести. Тебе нужно работать слаженно — и по сигналу «раз-два-три» поднять парус.
А морская болезнь?
Да, это тоже одно из испытаний, которые нужно преодолеть. И у некоторых это получается, у некоторых нет. Я для себя нашел способ — быть на палубе и активно участвовать во всех работах. И важно открыть и расфокусировать глаза, чтобы видеть гори- зонт. Для художника важно видеть горизонт при любых обстоятельствах. И этот длинный взгляд очень спасает от укачивания.
«Морских» людей принято считать свободными. Но ведь на корабле — ограниченное пространство, строгий режим, жесткие законы. Где эта свобода?
Мне это очень просто объяснить, потому что я му- зыкант. С одной стороны любая музыка — это про метр, это метроном, это четкие временные границы, в которые вписана музыка. Между этими двумя ударами можно получить ровно столько свободы и ровно столько бесконечности, на сколько ты способен. Это относится и к жизни человека. То есть количество лет здесь ни при чем. Важно, сколько между двумя этими ударами произойдет с тобой. Столь- ко ты и проживешь. Календарно вроде бы про одно и то же. А сущностно — совсем разная вещь. Один человек проживет вот столечко, а другой — бесконечную жизнь между ударами метронома. Это как музыка. Таинство музыки скрыто как раз между нотами. И здесь то же самое. На корабле абсолютно четкий регламент. Каждый день похож один на другой. Жизнь по часам, от колокола до колокола. Еда по распорядку, палубные работы по распорядку, вся жизнь по распорядку. Парусные авралы, внутри все действия экипажа строго регламентированы. Но между двумя ударами рынды можно ощутить эту бесконечность, о которой я говорю. За этим едут куда-нибудь в горы. Или в тибетские монастыри. В море это очень просто сделать, потому что, когда скрывается берег, ты остаешься один.
Но какое же это одиночество? Ты всегда с командой, от которой тебе некуда деться.
Но у тебя один корабль, один экипаж, один ты, один ветер, одно солнце, одно море. Все. Я помню, мы в первый раз зашли в порт после первого моего плавания. Норвегия — красивое место, казалось бы… А я вижу, что мир рассыпается на мелкие кусочки. Здесь много машин, много людей, много домов, много мыслей. И целостность моментально рушится. И ты страдаешь от этого. Даже как-то болеешь. Казалось бы, замкнутое пространство, экипаж и клетка, а с другой стороны — ну, какая это клетка, когда вокруг тебя море? Разве это про тюрьму или какие-то ограничения? Заглядывай в свои самые потаенные глубины, исследуй их, и тебе помогут одно солнце, один ветер, одно море, один корабль и один экипаж.
Что берет человек из опыта жизни на корабле с собой на берег?
Я бы сказал, необратимость. Это как храповой механизм в судне — туда идет, а назад уже нет. Человек уже никогда не забудет то ощущение целостности, которое он обрел на корабле. И в трудную минуту, когда теряешься в пространстве большого города, теряешь себя, будет на что опереться. Под парусами как следует продувает и очень долго держит.
