Опубликовано в журнале Seasons of life, выпуск 5
Архивные номера и новые выпуски в онлайн-магазине
Точно знать, сколько надо положить сахара в пирог с ягодами, понимать, что открывает твое сердце, и ради этого принимать и даже любить все сопутствующее. Знать, что есть люди умнее тебя (их много), принимать себя такими, какие мы есть, а не такими, какими мы себе нравимся. Не заслуживать бесконечно любовь, а любить самим. Может, это и есть зрелость? Мы спросили Светлану Сидоровой, культуролога и преподавателя Школы Seasons. И вот что она ответила.
Для меня главная метафора зрелости — это солнце! Солнечный удар, перемена какая-то, событие, которое меняет всю твою жизнь и дарит отныне ей ранее неведомый смысл.
У Пушкина один набросок так и начинается: «Участь моя решена. Я женюсь…». Я бы читала в зрелости его письма периода женитьбы. А еще дневники Толстого, написанные в такие же решительные минуты-годы. Вот маленький отрывок из дневников 34-летнего Толстого, только что женившегося на Софье Берс: «Я ВЫРОС УЖАСНО БОЛЬШОЙ» (это она, Сонечка, почти девочка, так изменила зрелого мужчину!). Подобное происходило и с Пушкиным. А с Маяковским? Сидел в кафе, ревел навзрыд и признавался Лиличке в письме: «Так тяжело мне не было никогда, я, должно быть, действительно ЧЕРЕСЧУР ВЫРОС…». Это он-то! Огромный, как скала. 46-й размер обуви. Голос как гром. Они все измененными вышли из этого солнечного потока чувств. Мальчики повзрослевшие, решимости теперь полные.
«Как мне все ясно теперь», — говорит дневнику Толстой в феврале 1863-го. Как будто он стал лучше видеть, как будто ему запыленное окно протерли влажной тряпкой. И дальше: «Все она. Она не знает и не поймет, как она преобразовывает меня. Без сравненья больше, чем я ее. Только несознательно. Сознательно и я, и она бессильны». Значит, зрелость совсем не интеллектуальное событие, оно событие почти биологическое, очень даже телесное, природное. Солнечный обморок какой-то. И невозможно укрыться в тени от этого слепящего солнца.
И так же с Пушкиным было. Та же химия встречи зимой 1829 года с мадмуазель Натали. Ослепление, черта, барьер. Разделение цельной, независимой жизни пополам. И наступление новой, зависимой эры. И беспокойство теперь о двух, трех, четырех семействах. «…И да будет вторая половина моего существования более для вас утешительна, чем моя печальная молодость», — это уже из письма горячо любимым родителям в апреле 1830 года. Как будто отсчитывал шаги на дуэльном пространстве уже тогда. Только не с Дантесом стреляться собирался, а с Роком, с Судьбой. А потом эти муки все откладывающейся, убегающей свадьбы, подсказки метафизические: «Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с ее карантинами — не отвратительнейшая ли это насмешка, какую только могла придумать судьба?».
И его сомнения, которыми делился с Плетневым: «Жизнь жениха тридцатилетнего хуже тридцати лет жизни игрока. Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан. Должно было мне довольствоваться независимостью, которой обязан я был Богу и тебе. Грустно, душа моя…». Вчера написала одному давнему приятелю — биологу, кандидату наук: «Скажи, Саша, когда растение переживает зрелость — в период цветения или плодоношения?». Представляете, он в Италии ждет попутного морского ветра, а я ему про зрелость цветов и деревьев! Жду его ответа теперь, как он морского ветра. Но что бы он ни ответил, мне все же кажется, что человек также расцветает в зрелости, как распускает лепестки цветок. И главное для него — это период цветения.
Я перевернула всю домашнюю библиотеку в поисках зрелости. У Ахматовой нашла строчки о письмах восемнадцатилетнего Мандельштама к Вячеславу Иванову. «Их писал мальчик восемнадцати лет, но можно поклясться, что автору тех писем сорок», — говорит она. Представляете? Значит, нет у зрелости биологического возраста. Нет!
И Пришвин стал зрелым-зрячим только в шестьдесят, обретя в одной женщине смысл всей своей жизни, найдя в ней когда-то утраченную невесту. «Дневник любви» — вот где настоящая кладовая Солнца. Там повсюду о расширении границ. Открой на любой странице — всюду эманация любви, истечение ее, как в Дантовом Рае. На всех. Для всех: «Доведу любовь свою до конца и найду в конце ее начало бесконечной любви переходящих друг в друга людей». Теперь я знаю, чего ждать от зрелости! Любви. Большой, выросшей. Проросшей через одного ко всем. Как у Толстого: «Главная перемена во мне за это время, что я начинаю любить слегка людей…». Боже мой, такая тонкая граница — плотностью в несколько страниц! И такой поворот.
