Опубликовано в журнале Seasons of life, выпуск 38
Архивные номера и новые выпуски в онлайн-магазине
Оформить подписку или купить журнал в своём городе
Чтобы были соседи, надо, чтобы в тебе было место вниманию к чужой жизни, а самой этой жизни не хватало места за дверью. Чтобы она убегала, как каша. Надо иметь дом и жить в нем годами. Своими воспоминаниями о соседях делится наш автор Ляля Кандаурова.
Разрастается куст под окном, реже выходит бабушка из двадцать третьей, внизу всегда извергается радио, сквозь щель открытой двери является виденье: серая кошка немыслимой пушистости. Она не переступает порога, садится, балетно поставив передние лапки и обведя их меховым куполом. Соседи — настоящие, которые заходят за солью, водворяют домой кота, пришедшего по карнизу, жарят рыбу, выбивают ковры и обладают цветными прищепками — это взрослые люди. Они объединены принадлежностью к взрослому миру, потому что это люди из твоего детства.
Среди них обязательно должны быть бесноватые: например, злая фея за мутным стеклом, которая орошала бранью теплый двор, а там колыхались наволочки, и человек с гаечным ключом лежал под желтой семеркой, и в такой же бисквитно-желтый песок были втоптаны формочки. Или мужчина, перерезавший ножницами наши телефонные провода; седой великан с глазами, полными чистого безумия. Он переждал обращенную к нему речь, и вдруг взревел, жуя слова так крупно, что стало ясно: он совершенно глух. Он объяснил, что перерезал провода для того, чтобы мы не могли говорить по ночам с Америкой.
Соседские дети остаются детьми, как Питер Пэн: корабль в бессрочном дрейфе, на нем плывет девочка с арабским именем, таскавшая за собой безучастного лупоглазого брата, и мальчик, приславший мне признание в желтой капсулке от киндер-сюрприза. Наверняка там еще тянется день, когда я потеряла ключи и сидела на лестнице. Ступени холодят попу, краска счищается, как с крутого яйца. Это ж надо — уселась на камне! Встань, дай поправлю, пойдем, выпьешь чаю. Да найдет она тебя, никуда не денется. Тебя заводят в чужую кухню. Она почти как наша, но из сна: форма та, а начинка — черт знает что. Стол там же, но кресло продавлено, передо мной — три спила нарезного батона, на них стружки ледяного масла под засахарившимся вареньем, которое ползет, как красный ледник.
У многих нет имен, а есть номера квартир или опознавательные атрибуты, как у античных богов. Наверняка и я сфотографирована чьей-то памятью: без имени, мучающая двор выжатой игрой на скрипке. Многих больше нет. Как хорошо, что они остались на корабле, что каждый живой тянет за собой сквозь воздух свой собственный, все наполняющийся ковчег; невидимый, невредимый.
