Интервью: Мария Жаворонкова
Фото: Иван Бойко
Стиль: Алина Родионова, Дарья Рублева, Елена Русланова
Продюсер: Софья Добрынина
С 18 по 20 сентября проходит ярмарка современного искусства Cosmoscow. На двух этажах Центрального Манежа можно увидеть работы более 300 современных художников, одна из участниц — Катя Рожкова. Про ее арт-проект «Белая школа» мы написали в новом осеннем номере.
«Белая школа» — выставка Кати Рожковой на Полотняном заводе в усадьбе Щепочкина. Дом XVIII века, чудом сохранившийся до наших дней во многом потому, что в нем была школа. Гулкая анфилада комнат, изразцовые печи, остатки росписей на потолочных плафонах и следы советской масляной краски на стенах — живое говорящее пространство, в котором тени прошлого становятся почти осязаемыми.
«Мне хотелось снова наполнить этот дом жизнью, — говорит Катя. — И я начала рисовать детей, буквально плодить их, чтобы они были повсюду — в коридорах, комнатах, за печкой».
Аня Сенатова, куратор фестиваля современного искусства «Циолковский Фест» в Калуге, привезла меня в усадьбу и сказала: «Подумай. Мне кажется, тебя это место равнодушной не оставит». Несколько лет назад школу закрыли, чтобы здание отреставрировать, но работы так и не начались, и усадьба медленно умирала. Она единственная уцелела на разгромленном в войну Полотняном заводе, но теперь была заброшена и всеми забыта, как нелюбимый внебрачный ребенок.
Я зашла в этот дом, когда на покрашенном суриком наборном паркете лежал снег. Его надуло из-под балконной двери. Изо рта шел пар. Северный свет лился через окна, как на картинах Вильгельма Хаммерсхея или Григория Сороки. Роскошные расписные потолочные плафоны, советская масляная краска на уровне глаз — такой полосой красили стены везде: в школах и детских садах, больницах и подъездах.
Я ходила по комнатам и в голове мелькали люди. XVIII, XIX, XX, XXI век…Думала про то, что дом спасся благодаря тому, что в нем была школа. В нем не хранили ни селитру, ни капусту. Здесь была жизнь, учились дети.
Немцы держали лошадей на первом этаже во время Второй мировой войны, что, можно сказать, почти невинно. Отступая, они заложили бомбу. Ее сумели вынести из дома местные жители.
Решение «населить» это пространство детьми пришла мне в голову сразу. Дети — настоящие хранители этого дома, стражи ушедшего мира. Я рисовала и рисовала детей — тех, которые уже стали сейчас бабушками и дедушками, и современных, вполне конкретных. Но это не столько портреты реальных людей, сколько собирательный образ детей разных эпох.
Сначала я думала, что просто возьму школьные фотографии у местных жителей, которые здесь учились. Но их немного совсем оказалось. Они смущались и отказывались стать героями выставки: «Какой из меня герой. Вот сосед — Герой труда, у него и медаль есть».
И я работала в основном с современными детьми. Мы с фотографом Иваном Бойко объездили много школ — снимали в Калуге, в московской художественной школе, на Полотняном заводе. Мы искали лица, тот самый архетипический взгляд ребенка, который бывает сейчас не просто разглядеть за напускной искушенностью, приученностью позировать для инстаграма.
Как-то местные жители мне рассказали: «Сначала-то у нас была черная школа, в сарае каком-то полугнилом мы учились. Как мы обрадовались, когда к Щепочкину переехали! Новая школа беленькая, чистенькая такая. Так и стали называть ее «Белая школа». Я просто онемела, когда это услышала: «Ну все, название есть».
Для меня «Белая школа» — это еще и идеальная школа, в которой нет ни травли, ни жестокости, ни монстров — учителей.
Работать мне пришлось очень быстро. У меня всего было месяца три, чтобы успеть к фестивалю. Все портреты — ростовые, потому что мне хотелось создать иллюзию присутствия. Я писала в мастерской, а потом мы с Иваном Бойко бесконечно много раз, в жуткие морозы, приезжали в усадьбу «на примерку» — добивались, чтобы работы идеально «сели» в пространстве, были ему соразмерны, просматривались с разных углов.
Меня совершенно потрясли цвета стен — какие-то сложносочиненные оттенки синего, голубого, рыжего и при этом до боли родные, советские. Я поняла, что у этого пространства такой мощный контекст, что ты ничем его не перебьешь.
И все, что ты можешь, попытаться как можно деликатнее вписаться в него. Я хотела, чтобы портреты как будто бы выходили из стен. И искала по строительным рынкам краски, чтобы в эти стены «попасть». После таких поверхностей мне странно теперь представить себе выставку в белоснежных стенах галереи.
Я понимала, что портреты будут жить в естественном освещении — без галерейного света и даже электричества. Поэтому в них так много белого — чтобы создать эффект свечения даже в темноте. Но я вообще не воспринимаю эти работы отдельно от пространства. Я видела, как оно меняется в сумерках, на рассвете, в полдень, я уже выучила наизусть, когда и куда падает каждый луч света.
Главный герой, дом, живет своей жизнью, а портреты — массовка, просто ему подыгрывает.
Для меня удивительно, что вся эта история существует уже как будто отдельно от меня. Есть портреты, которые я и хотела бы расположить по-другому, а они не дают мне, все время встают рядом, как неразлучные школьные подружки. Много раз на выставке я замечала, как дети пытаются взять за руки нарисованных детей. Смотритель Юра иногда перевешивает работы по собственному разумению, и я уже с этим смирилась — значит, история живая.
Все эти месяцы, пока я готовила выставку, я ходила с ключиком, на брелоке которого было написано «Дом Щепочкина». Я все время проверяла карман, сама себе не веря.
Этим ключом я много раз открывала дверь — а зиму постепенно сменяла весна, — проходилась по залам и думала: сколько же всего здесь перечувствовано, сколько здесь было горя и радостей. И мне почему-то кажется, что этот дом не из тех, кто равнодушно наблюдает за тем, что происходило и происходит в его стенах.
