«Я смотрю на то, что смотрит на меня»: интервью с Ольгой Седаковой

Поделиться в facebook
Поделиться в twitter
Поделиться в vk
Поделиться в pinterest

Человек нуждается во взгляде другого человека так же, как цветок нуждается в солнечном свете и в небесной воде. Человеку, как и растению, нужен животворящий взгляд «садовника». Таким взглядом обладает поэт и переводчик Ольга Александровна Седакова. Приводим цитаты о границах и их преодолении из ее интервью, полностью опубликованного в Зимнем номере.

Этой осенью вышла новая книга Ольги Александровны «И жизни новизна. Об искусстве, вере и обществе», — здесь мы публиковали главу из нее под названием «Власть счастья». 17 декабря Ольга Седакова лично представит свою книгу в Петербурге традиционной Рождественской распродаже «Никеи» в Феодоровском соборе.

Я думаю, искусство снимает некоторые привычные заслоны с человеческого восприятия. И ты вдруг видишь: «Ах, надо же! Сколько пространства на самом деле! Какая даль, и ширь, и свобода!» 

«Талант — единственная новость, которая всегда нова», — писал Борис Пастернак. Очень забытая вещь в современном искусстве, склонном к тому, чтобы видеть мир каким-то давно известным и исчерпанным. Современные авторы часто даже исходят из того, что все давно известно, «все сказано на свете». 

Прежде всего, очень многие границы, которые для большинства людей реальны, я никогда реальными не чувствовала. Допустим, читая Данте, я не чувствовала, что есть такая непреодолимая граница, которая помешает мне беседовать с ним, пишущим на староитальянском языке и живущим семь веков назад, выслушивать его и понимать.

Прежде границ я переживала необходимость услышать. Если я не чувствую с чем-то или кем-то такой связи, то и не заговариваю. Так что для меня изначально в Данте не слышалось чего-то радикально «другого», чужого. Но все же необходим большой труд, чтобы не обмануться, чтобы не принять то, что тебе только кажется, возникший в твоем уме призрак, за реальность.

Опыт пустынников, подвижников, мистиков созвучен, как это ни удивительно, античному, греческому девизу «Познай себя!». Имеется в виду не рефлексия, не пресловутое «самокопание», а познание в себе некоторой глубины, глубины не психологической, а Божественной.

В человеке глубже, чем его идентичность (я человек такого-то времени, такого-то возраста, такого-то пола, такой-то нации), есть еще что-то, более сердцевинное, можно сказать. И вот эта глубинная его часть способна входить в контакт с самыми разными вещами. Я не знаю, каким образом современный человек «туда», в собственную глубину, попадает. Но я уверена, что это возможно для каждого, потому что этот дар есть в каждом человеке.

«Правильным» положением человека он считал безопорность (а также замешательство, «амеханию»). Человек слишком часто находит себе «опоры» в виде готовых, принятых раз и навсегда решений, причем обычно не своих, а от кого-то усвоенных. Готовые идеологии могут быть такими «опорами». Скорее это подпорки, чем опоры. Они как будто гарантируют спасение от риска, от того, чтобы видеть вещи своими глазами, как «вначале», и думать о них, не оглядываясь на то, что «принято».

И деревья, и кусты, и цветы нуждаются в опоре. Они не могут расти в воздухе и не могут благополучно расти, если у них гибкие тонкие стебли. Для них это нормально, но для человека, который все-таки не садовое растение и не врос в землю, видимо, предполагается другой образ жизни.

Не смотрите бесконечно на собственное отражение, это не так интересно, посмотрите наружу, в окно, что там откроется. Я вообще не люблю замкнутые помещения. Если представить мир как здание, строение, то мое любимое место там будет даже не у окна, а на террасе, на балконе, в перголе — в каком-то выходящем наружу пространстве. Но при этом принадлежащем дому.

Когда выходишь из аэропорта и оказываешься на римской улице — или на любой другой итальянской улице, — градус счастья повышается неслыханно. Человека как будто бы приподнимают. Он оказывается в счастливом пространстве. Кругом столько красоты!

Переводить что-то для меня такая же творческая и личная задача, как писать. Почему мне нужен сейчас Поль Клодель, или Пауль Целан, или Филипп Жакоте? Я берусь только за тех, в ком чувствую внутреннюю потребность. При этом многие мои самые любимые стихи (допустим, у Рильке или у Клоделя) я даже не бралась переводить. Мне не открывалось пути, как это сделать с русским языком, с русским ритмом. И поэтому я бралась только за стихотворения, которые как будто сразу «даются», как будто они хотят быть переведенными на русский язык. 

Я смотрю на то, что смотрит на меня. И не чувствую себя обязанной в этот момент — именно в этот! — знать все подробности, которые обязан знать искусствовед. Рембрандт относится к художникам, которые прямо обращаются к тебе. А есть блестящие художники совершенно другого рода, они тебе дают смотреть на свое создание, как в окно, где-то вдали видеть то, что они изобразили. А здесь, перед тобой, существо, которое говорит с тобой, и ты можешь услышать то, что оно говорит. 

Молчать умеет только человек. У животных есть нечто подобное языку. Они общаются, они кричат, сообщают что-то, но молчать, сознательно молчать, они не могут. А для человека молчание — это выбор, волевое решение, которое очень ценно.

Владимир Вениаминович Бибихин, как и я, очень остро чувствовал «мельницу говорения», которую современная цивилизация из себя представляет, невыносимое количество безостановочного говорения. Если впасть в этот отовсюду говорящий мир, говорящий совсем не обязательные вещи, ты уже перестаешь понимать что-то, перестаешь хотеть понимать.

Полная версия интервью — в журнале Seasons of Life №66.

Читайте также:

Материал обновлен: 14-12-2022