Капитаны

Опубликовано в журнале Seasons of life, выпуск 27

Архивные номера и новые выпуски в онлайн-магазине

Сквозь бури и звездный штиль, в клокоте парусов и рей капитаны шли к воображаемым берегам. Никто не знал наверняка, есть ли предел их дороге. Они только предполагали, что за миллионами тонн пустоты должна быть земля.

Мы уже никогда не поймем, каково это — жить в недорисованном мире, частично окутанном мглой. Триста лет назад человеческий взгляд ощупывал познанную землю, рассекал на квадраты ночное небо, прикалывая созвездия там, где им надлежало быть, расставлял по местам атоллы, регистрировал оттопыренные губы уже известных побережий, торчащие пальцы полуостровов, гортани проливов, сетки речных вен. Однако все это имело предел: где-то по краям карты пространство шло потеками, теплыми пузырями, точно на него пролили растворитель. Воображаемая решетка координат пыталась удержать его в узде, но тщетно: с гнусавым хохотом демонов со средневековых «искушений», в век разума и рацио туда все равно наползали косяки островов, перебиравшие крыльями, как скаты; там пухли лже-континенты, теснившие Индийский океан до состояния озера, и водили хвостами русалки.

За южной границей изученного должна была располагаться Терра Аустралис Инкогнита — огромная суша, необходимая, говорили европейцы, чтобы своей массой сбалансировать северные материки. С суеверной убежденностью детей, жарко шепчущих за школой о том, что проглоченная жвачка может лежать в животе годами, люди в припудренных париках на континенте, где уже придумали самодостоверность сознания, уже численно описали поведение тел Солнечной системы и создали «Девушку с жемчужной сережкой», рассуждали про Южный материк: там живут грифоны, фавны с песьими головами, двуликие гномы, кентаврические девы с горбами, как у верблюда, и мужчины-лошади, чьи передние конечности, короткие, будто у тушкана, оканчиваются перепончатыми ластами. Джонатан Свифт поместил свои карликовые острова Лилипутию и Блефуску приблизительно между Тасманией и Новым Южным Уэльсом: помимо актуальных политических тем, полусказка об обществе человечков, что хоронят своих мертвых вниз головой, смеется и над причудливыми верованиями о Терра Аустралис. Карты, на которых она изображалась вплоть до XVIII века, сейчас кажутся отвергнутыми черновиками Создателя: частично узнаваемые абрисы континентов, но опухшие в невозможных объятиях — вплоть до того, что гипотетический сверхматерик представал гигантским выростом на востоке Африки.

По мере того как были достигнуты и описаны Новая Зеландия, побережье Австралии и тихоокеанские острова, таинственный континент все сильнее таял под натиском выясняющейся карты; но привкус страшилки, к тому же обостренный громадой расстояния, никуда не делся. С ним и поныне связана для нас земля антиподов и смертоносных зверей. С тем же трепетом, как было в шестом классе, в голове звучат слова взволнованного Паганеля из «Детей капитана Гранта»: монолог такой вдохновенный, что ему можно простить научную недостоверность. «А я клянусь вам, что этот край — самый любопытный на всем земном шаре! Его возникновение, природа, растения, животные, климат, его грядущее исчезновение — все это удивляло, удивляет и еще удивит ученых всего мира. Представьте себе, друзья мои, материк, который, образовываясь, поднимался из морских волн не своей центральной частью, а краями, как какое-то гигантское кольцо; материк, в середине которого есть наполовину испарившееся внутреннее море; где реки с каждым днем все больше и больше высыхают; где нет влаги ни в воздухе, ни в почве; где деревья ежегодно теряют не листья, а кору; где листья обращены к солнцу не поверхностью, а ребром и не дают тени; где растут огнестойкие леса; где каменные плиты тают от дождя; где деревья низкорослы, а травы гигантской вышины; где животные необычны; где у четвероногих имеются клювы, например у ехидны и утконоса, что заставило ученых выделить их в особый класс птицезверей; где у прыгуна кенгуру лапы разной длины… Самая причудливая, самая нелогичная страна из всех когда-либо существовавших! Земля парадоксальная, опровергающая законы природы!»

Эти люди направляли свои корабли туда, где заканчивалась карта.

В сравнительно небольшой Голландии на севере есть провинция Гронинген, в ней — местечко Гротегаст, при нем — деревня Лютьегаст. Сложно представить, что, родившись в глуши, находящейся в свою очередь на периферии провинциального краешка небольшой северной страны, человек мог распорядиться жизнью так, что она привела его за одиннадцать с лишним тысяч километров от дома — в экваториальное пекло Батавии, ныне Джакарты, где он и умер, оставив свою фамилию морю между Австралией и Новой Зеландией, острову там же, а также живущему на нем миниатюрному зубастому песо-медведю — сумчатому «тасманийскому дьяволу». В десятичасовом перелете у нас затекают лодыжки: цинга, мучившая мореплавателей, лишала их зубов. Мы морщимся от самолетной еды — они, по полгода не видящие суши, не ели почти ничего, кроме сухарей и солонины. Сравнивать бессмысленно: мы никогда не узнаем, что испытывали эти люди, и можем только предполагать, какой силы эмоция двигала ими, будь то любопытство, жажда наживы, гордость, чтобы направлять свои корабли туда, где заканчивалась карта. Голландец Абель Тасман в конце XVII века первым пересек море, отделяющее Австралию и будущую Тасманию от Новой Зеландии: ему было поручено выяснить, является ли обнаруженное до этого австралийское побережье частью колоссального «южного материка». Некоторые данные им названия, неожиданные в своей голландской орфографии среди туземных заклинательных топонимов, сохранились и поныне: Тасманово море, лазурнее самых ярких делфтских изразцов, бьется о мыс Марии ван Димен, названный в честь жены голландского генерал-губернатора.

Австралийский биографический словарь осторожно говорит, что Абель Тасман «получил образование, достаточное для того, чтобы письменно выражать свои мысли»; с портрета на нас смотрит человек, чей щегольский отложной воротник молочной пены говорит больше, чем одутловатые черты и равнодушный взгляд; будучи пьян, он однажды едва не вздернул двоих провинившихся матросов, за что предстал перед судом и был почти на год отстранен от должности с лишением жалованья; он первым увидел и описал Тасманию, Новую Зеландию,

Фиджи и остров Тонга, нашел новую дорогу из Индийского океана в Тихий. Однако все это не помогает понять, что такое по приборам и картам определять свое место в матовой синей вате, которая облекает тебя, как тающее драже, сверху и снизу горячим ртом; что такое — увидеть новую землю, погруженную в пещерный сон, неоплодотворенную, и повернуть назад, потому что она окаймлена терновым венцом, что превращает в кашу животы твоих кораблей; что такое — идти дорогой, которой не шел еще ни один из твоих соплеменников, под перепутанными звездами, как будто продираясь в зазеркальное ртутное повидло, надеясь накормить свои трюмы жемчугом и слоновой костью.

Он должен был носить где-то в себе зашитое под камзолом воющее море.

Сто с лишним лет спустя экспедиции Джеймса Кука окончательно открепят Новую Зеландию от белого шлепка Терра Аустралис внизу карты: как воплощение алчущего, карающего, любопытствующего прогресса, он пройдет вокруг, называя заливы и мысы и нанося их на карту, на своем барке «Усилие». Европейцы считают: то, что имеет название, начинает доподлинно существовать, а значит, должно иметь применение и принадлежность. Утонченный и насильствующий разум сталкивается с дописьменным сном сознания, встречая то полное равнодушие, то немигающее внимание, то агрессию, учась нечестной мене и ничего не значащему убийству и узнавая курс гвоздя к вареным головам.

Оказываясь в Европе, маори становились бульварной сенсацией и героями светского пустословия: их татуировки с восторгом перерисовывали в развертке, дамы хлопали в ладоши, глядя, как бывший царек, наряженный в вышитый жилет с королевского плеча, зачерпывает рукой из супницы, облизывая смуглые пальцы. Экспедиция Кука всколыхнула Европу, словно брошенный в пруд камень: его астрономические наблюдения, рассказы об обычаях аборигенов, о таинственных сумчатых, о реках Новой Голландии, вскрывавших хищным дном корабельные швы, о пожарах, бассейнами и кольцами пламени гуляющих по австралийской пустыне, передавались, переписывались, перевирались.

Состоятельный молодой ученый, баронет Джозеф Бэнкс, занимавшийся ботаникой и сопровождавший Кука в первой экспедиции, вел записи в журнале наблюдений, дотошно и сдержанно занося туда патрицианским почерком нечто вроде: «Новый Южный Уэльс, 23–30 апреля 1770. Весь день ветер был неблагоприятным, и корабль находился чересчур далеко от берега, чтобы что-то можно было рассмотреть. (…) Около десяти часов поутру зажглись два больших костра. Вероятно, джентльмены на берегу готовили изобильный завтрак».

Желая отучить маори от каннибализма и привить им привычку к скотоводству, перед третьей экспедицией Кук, до того занимавшийся астрономическими изысканиями в Гринвиче, берет с собой стадо овец. Для них на палубе шлюпа «Решение» выстраивается разгородка; впервые в истории заехав к пораженным испанским виноделам на Тенерифе за сеном, а не за вином и достигнув Кейптауна, Кук сделал остановку на несколько недель, с губернаторского разрешения отпустив овец на местные пастбища. Через некоторое время он сталкивается с их кражей:

«И все же ценой волнений и издержек я нашел двух своих овец: для этой цели я нанял гнуснейших и грубейших здешних подонков, которые, по словам лиц, их мне рекомендовавших, были способны за грош перерезать глотку своему хозяину и спалить его дом, не пощадив хозяйского семейства. Об остальных овцах я так ничего и не узнал, и при розысках мне было сказано, что я еще хорошо отделался. Одна из найденных овец так пострадала от собак, что было мало надежды на ее выздоровление».

Маршруты трех экспедиций Кука плющом увивают карту, словно это — не схема материков и океанов единственной известной нам обитаемой планеты, а рисунок ребенка, карябавшего по конфетному фантику. За словами, спекшаяся соль которых так сладка, что в них невозможно наиграться, — секстант и астролябия, бизань-мачта и брамреи — остается немыслимость свершения; преодоление зазора между абзацем из атласа, который читаешь, с помощью карты метро припоминая, где север, где северо-восток, и мысленно перемещая корабли, как фишки по игровому полю, и настоящим временем человеческой жизни, рассыпанным по этим маршрутам струей белого песка, временем, существование которого на борту после полугода вне суши доказывает только один хронометр — сумасшедший в заторможенном хаосе плеска, никуда не ведущего и ниоткуда не истекающего.

Дэвид Сэмвелл, старший помощник Кука на «Решении», вспоминал своего капитана как человека, пользовавшегося безусловной любовью, доверием и восхищением команды. Отчеты Кука о санитарных мерах, принимавшихся на корабле для борьбы со зловонием, антисанитарией и болезнями, поражают аристократизмом интонации. Однако что-то подсказывает: человек, трижды решивший отправиться в иную звездную систему, и в третий раз не сумевший вернуться, должен был носить где-то в себе зашитое под камзолом воющее море — со спрутами, блуждающими рифами и огнями святого Эльма.