Режиссер Павел Пархоменко представил новую постановку «Розенкранц и Гильденстерн» еще в декабре на сцене пространства «Боярские Палаты СТД». Билеты раскупили моментально. 25 и 26 февраля у вас будет еще один шанс узнать историю о Гамлете от лица участников независимой театральной компании «Июльансамбль». А пока читайте интервью с Павлом о новой постановке, профессии режиссера и пьесе Стоппарда.
Как вы считаете, что такое театр?
Мне кажется, что театр — это некая основополагающая концентрация энергий. Можно взять много тем, вскапывать, взращивать, брать авторов разных веков, но в любом случае люди ходят в театр за энергией. Сегодня театр стал еще более обостренным для восприятия людей. В эпоху интернета цифровой информации множество, а обмен живой информацией случается гораздо реже. Театр — это обмен живой энергией, человеческой.
Какие у вас ассоциации с романом Стоппарда?
Эта пьеса очень интересно сочетается с «Тибетской книгой мертвых» («Бардо Тхедол»). Суть книги — некое наставление после смерти, а «Бардо» переводится как «промежуточное состояние». И мне кажется, что Розенкранц и Гильденстерн как раз и находятся в этом промежуточном состоянии: они уже не живы, но еще и не мертвы. По моим ощущениям (мне двадцать шесть), пьеса Стоппарда сочетается с окружающей средой, страной, воздухом, атмосферой. С ощущением, что мы находимся в каком-то промежуточном состоянии. Стоппард — это сильный и яркий абсурд, а и у меня и ребят есть потребность нащупать и выразить сегодняшний абсурд.
А если вам понадобится поставить с «Июльансамблем» кого-то из русских классиков, на кого падет выбор?
Это был бы либо Достоевский, либо Грибоедов «Горе от ума». По сути ничего и не изменилось.
Одной из главных отличительных черт постановок с участием «Июльансамбля» является живое музыкальное сопровождение. Вы сохраните эту традицию?
Нет, Боярские Палаты не совсем подходят для живой музыки, там не так много места. Одно дело — классическая сцена, другое — определенное пространство с определенной акустикой, и мне важно, что там очень многое построено как раз на тишине. Тишина — тоже своеобразная музыка.
Почему, кстати, «СТД Боярские палаты»?
А это предложение руководителя [Виктора Рыжакова]. Он выступает художником-сценографом, и в диалоге у нас появилась такая мысль. Мне кажется, это вообще в десятку.
Вы были актером, теперь вы режиссер. Бывают ли моменты в процессе постановки, когда вы смотрите глазами зрителя?
Ну я всегда немножко зритель. Мне кажется, это одна из основных черт режиссера: нужно думать о зрителе, поэтому в каком-то смысле я даже сознательно это делаю.
Какой фрагмент пьесы вам кажется самым сложным с точки зрения реализации на сцене?
Там есть не сцена, а зоны, которые построены на тишине. И очень сложно не бояться этой тишины: всегда хочется включить музыку, быстро сказать реплику или забить каким-нибудь ходом. Одна из самых ярко выраженных черт этой пьесы — это тишина, на которую все нанизывается.
А если на спектакль придут те, кто не читал произведение, как это скажется на их восприятии постановки?
Так мы и делаем спектакль для тех, кто не читал пьесу, мы всегда имеем это в виду и стараемся сделать так, чтобы даже глухому стало ясно то, что мы стараемся донести.
Анатолий Эфрос в своем труде «Профессия: режиссер» говорит: «Важен не быт, а философия». Как вы уходите от быта?
Мне кажется, главное очень четко понимать и обострять ситуацию, и тогда ты автоматически от этого уйдешь. Можно просто играть, как в жизни, но театр для того и нужен, чтобы обострять события. И когда ты начинаешь обострять, появляются какие-то совершенно другие интерпретации, интонации, движения, все по-другому становится. Мне кажется, что в этой пьесе философия проистекает как раз из ситуаций.
Почему нам нужно идти на ваш спектакль?
Мы ищем историю, которая будет совпадать с тем, о чем не говорят, но ощущают. Мы хотим предложить диалог зрителю с внутренним намерением и интересно соотнести эту историю, посмотреть на нее со стороны и найти некоторые параллели. Ну и, конечно, посмеяться! Это же очень смешно.
