Поэт Вера Павлова живет на два больших города — Москву и Нью-Йорк. В Нью-Йорке она пишет стихи, в Москве ее стихи читают в разных спектаклях, на разных площадках, в одиночестве дома и вслух перед зрителями. Это интервью мы взяли у нее в 2012 году, для номера сентябрь-октябрь, одной из тем которого была осень в Нью-Йорке, и в котором Вера рассказала, как чужой город становится твоим.
7 октября мы встретимся с Верой Павловой на Поэтическом квартирнике в студии Seasons, где прозвучат стихотворения о детстве, музыка из «Детского альбома» Чайковского и разговоры — о жизни, о детях и родителях, и о новой книге стихов Веры Павловой «Нежней не бывает».
Город становится твоим, когда приманки для туристов, к примеру, вот эти кареты с извозчиками, вызывают очень личные воспоминания. Когда мимо меня проезжает карета, я всегда вспоминаю такую историю: как-то раз дочка попросила привезти из Нью-Йорка в подарок своему любимому мальчику… цилиндр. Чтобы он выглядел, как лорд. Я пообещала. Задание казалось мне простым: в Нью Йорке можно найти все! Но ни в шляпных магазинах, ни в больших универмагах цилиндров не было. И вот гуляю я как-то по Центральному Парку — и вдруг замечаю: да ведь тут полно людей в цилиндрах! Правда, это не лорды, а извозчики. И я задала одному из них сакраментальный вопрос советских времен: «Где брал?» Он дал мне адрес специального магазина для извозчиков. Там я купила цилиндр, и Лизин мальчик разгуливал в нем по Москве. И выглядел, как юный лорд.
развевающееся платье
старушки на самокате
народные песни и пляски
пьяного в инвалидной коляске
негритянка в ушанке
ангел играющий на тальянке
озирающаяся зорко
юниорка Нью-Йорка.
Город становится твоим, когда ты видишь собственными глазами то, о чем раньше только читал, особенно если это — любимые книги детства и отрочества. Этот пруд — тот самый, на берегу которого герой «Над пропастью во ржи» задавался вопросом «Куда утки деваются зимой?» Теперь я точно знаю — зимой они никуда не деваются, здесь есть полынья, они в ней спокойненько плавают, Колфильд зря беспокоился. Но до чего же приятно было сидеть на лавочке у этого пруда и читать «The Catcher in the Rye», теперь уже по-английски!
Движенья неуклюжи, куртки ярки,
смешная красота, веселый страх,
субботний день, каток в Центральном Парке,
американцы на тупых коньках.
И я по кругу семеню со всеми,
то по, то против стрелки часовой,
сбивая с ног, сбивая с толку время.
Ой!
А я больше всего люблю кататься на коньках. На этом катке я каталась последний раз в конце марта, температура уже была плюсовая, и вода кое-где закрывала конек. Это было самое веселое катание в моей жизни. На катке было полно детей, в основном негритят, которые катались плохо, да к тому же нарочно плюхались в воду и скользили — брасом, хохоча и плескаясь. А потом вскакивали, отряхивались, как щенки, и брызги от их густых курчавых волос летели во все стороны. Я ушла с катка совершенно мокрая и совершенно счастливая.
Мне сиротская нежность эта,
эти старенькие слова,
как курильщику сигарета
после рейса Нью-Йорк-Москва.
Только так понимаю, кто я,
что жива еще, хороша…
После паспортного контроля,
в ожидании багажа.
Город становится твоим, когда у тебя появляются ритуалы, которые ты совершаешь из года в год. У нас с мужем есть ритуал, связанный с Большим Прудом. Дело в том, что мы объяснились друг другу в любви, когда катались на лодке. Правда, это было не здесь, а в Москве, в Строгино, 1 июля 2001 года. И с тех пор, если в этот день мы оказываемся в Нью-Йорке, мы идем сюда, берем напрокат лодочку, я сажусь на весла, — я гребу лучше, чем Стивен, кажется, это единственное, что я делаю лучше, чем он, — и мы просто катаемся. Мы не говорим никаких романтических слов, но оба знаем, почему мы сейчас здесь.
Люблю. И потому вольна
жить наизусть, ласкать с листа.
Душа легка, когда полна,
и тяжела, когда пуста.
Моя — легка. Не страшно ей
одной агонию плясать,
зане я родилась в твоей
рубашке. В ней и воскресать.
Город становится твоим, когда в нем происходит что-то очень важное для тебя. Может быть, самое важное в твоей жизни. В моей жизни такое событие произошло на поляне у Большого Пруда. Мы сидели со Стивеном под деревом и читали вслух. Мы часто читаем вслух и очень это любим. В тот день Стивен читал мне «Старосветских помещиков» Гоголя. Дочитал до конца, мы оба заплакали… И решили пожениться.
Сердце упало, сердце взлетело,
великий могучий язык
рассыпался, как уголовное дело
за недостатком улик.
Радость раскинулась тысячей свадеб,
и не осталось следа
от вечного страха, что жизни не хватит,
чтобы сказать тебе ДА.
В Москве это обычно происходит в метро, а в Нью-Йорке — на улице. Так мы однажды встретили директора Школы Самоопределения, в которой посчастливилось учиться моей дочери, — великого педагога и чудесного человека Александра Наумовича Тубельского. Мы провели с ним невероятный день в парке, а вечером на лавочке у пруда я попросила его прочитать мне на камеру стихотворение. Это мой проект, он называется «Мои любимые» и заключается в том, что мои любимые люди читают свои любимые стихи, а я их снимаю. И что же прочитал нам пожилой, мудрый директор школы? «Далеко, далеко, и доплыть нелегко до земли, где на горном хребте синерукие джамбли над морем живут, с головами зелеными джамбли живут. И неслись они вдаль в решете». А по пруду скользили лодки, и яркое закатное солнце все делало немного синим… И я поняла: мы в стране джамблей. «И доплыли они в решете, в решете в край неведомых гор и лесов…»
Да, лентяи мы, да, тунеядцы,
едоки салата из тунца.
Нам придется очень постараться
съесть все это дело до конца.
Не доели, голубям отдали.
Голуби и курицу едят.
И сидели в сквере, и гадали:
где голубки прячут голубят?
Город становится твоим, когда у тебя появляются рабочие места не только в твоей квартире, но и в сквериках, кафе и парках. Эта беседка у самой воды, которую сможет отыскать только тот, кто очень хорошо знает Центральный Парк, — мой любимый кабинет. Я провела в нем много счастливых дней с книгой и блокнотом. В один из таких «рабочих» дней я услышала звуки музыки, оторвалась от книги и увидела такое, что не сразу поверила своим глазам: вдоль берега, мимо меня, медленно плыла лодка с опущенными веслами. В лодке я увидела юношу и девушку. Девушка, пригорюнившись, сидела на корме, а юноша… А юноша играл на арфе.
Зайдет за облако — темно,
разоблачится — слишком ярко.
Невеста — белое пятно
на пестрой карте Сентрал Парка.
Фотограф пятиног. Идут
к пруду. Подол приподнимая,
пересекает яхта пруд
радиоуправляемая.
Город становится твоим, когда ты приводишь очаровательную корреспондентку журнала Seasons of life на прудик, декламируешь стишок про японских невест и игрушечные яхты, и гордо подытоживаешь: «Смотрите — все так и есть!».
