Конечно, ты не веришь во всю эту чушь со сжиганием, ты, понятное дело, разумный интеллигентный человек: шампанское колет губы, сердцебиение, звон, внутри вдруг ясно звучит фраза — оказывается, она давно уже готова, четкая, как телеграмма, она ничем не приукрашена, потому что навсегда останется в пределах твоей головы. Пускай, пускай, ну пожалуйста. Постоянный автор Seasons of Life Ляля Кандаурова — о главных ощущениях последних месяцев года.
ТЕМНОТА
Утренняя, совсем другая — не занавес, а темнота до рождения, черная почва с зарытыми зернами. Ты первый. В кромешном мраке выходишь на кухню, газовая горелка ставит в космосе синюю точку: запах кофе и холод плитки. В такую рань все норовит тебя обидеть, ты — сгусток теплого пуха, на который покушаются синтетические колготы и электрический свет. Рассвет нескоро: в полярной ночи, с сомкнутыми веками ты ешь целомудренную овсянку, в медленном обмороке плывут за окном очарованные автомобили.
ПЕРВЫЙ СНЕГ
В этот момент каждый одинок — стоишь у окна, потеряв дар речи: там вьет метель, смазывая этажность и гравитацию. Ты в основании беззвучно вертящейся воронки, внутри хрустального шара; в мистерии коллективного метео-психоза москвичи будто выстраиваются в очередь, подставляя сердце зиме. Каждый получает от нее миску снега: бариевая каша, толченые звезды, топазная тюря. Наутро весь город тих и опутан отяжелевшими проводами, словно ему делают энцефалограмму.
1991
Мне — четыре. Коробки связаны почтовой бечевой, внутри — газеты, уплотненные в пирог, и припорошенная блестками вата. В выпуклом глазе телевизора на фоне вселенской, свечами украшенной немецкой елки, танцуют зловещие мыши. Пальцами, испачканными в ПВА, я достаю сосульки-витушки, люстры из стекляруса, розового космонавта, шамаханскую царицу с драматическими ресницами, распутываю гирлянду — маленькие лампочки, окруженные зубками прозрачного пластика (изумруды, гранаты). Мама щипцами колет грецкие орехи: зачем? Я их не люблю.
ОБ ОДНОМ
Ромком про нью-йоркское рождество: огни, вдохновенная беготня, ангелы, марципан, ленты. В адовых пробках конца декабря в каждой машине пахнет неизбежными мандаринами и звучат одни и те же слова: весь салон в иголках, корнишоны забыли, папе-то что дарить, смотри, какого маленького потащили по магазинам. Это кем же надо быть? Let it snow, let it snow, let it snow.
САЛАТ
Весь год мы придумываем всякое — детокс, дюкан, сибас и ягоды годжи, а потом все равно будет он: с ледяным горошком, нарядный, кремовый, чмокающим айсбергом высящийся на ложке, волшебный и запретный, самый вкусный на свете.
ЖЕЛАНИЕ
Точно знаешь какое: несколько недель оно растет и зреет в тебе. Конечно, ты не веришь во всю эту чушь со сжиганием, ты, понятное дело, разумный интеллигентный человек: шампанское колет губы, сердцебиение, звон, внутри вдруг ясно звучит фраза — оказывается, она давно уже готова, четкая, как телеграмма, она ничем не приукрашена, потому что навсегда останется в пределах твоей головы. Пускай, пускай, ну пожалуйста.
ОТЧЕТНОСТЬ
Быть с собой честной. Посчитать покрытый километраж, прочитанные страницы, покоренные высоты, мысленно дать название году, как какому-нибудь европейскому монарху — кроткий, или неистовый, или великодушный — под этим именем он и сохранится во внутреннем архиве; пытаешься закатать в каталог стихийную, взволнованную материю прожитой жизни, кругом либо с облегчением констатируют окончание года, либо по-язычески благодарят его, так, словно попытка отмерить 365 раз по 24 часа и правда что-то значит.