«‎Про нежный рев ночного мотоцикла и львов ручных из цирка Шапито»: поэт Вячеслав Вербин

Текст: Дарья Шаталова
Иллюстрации: Лариса Ордановская
Коллажи: Анастасия Петрочук

Когда речь заходит про Ленинград 70-80х годов, Вячеслав Вербин, степенный и седовласый — 26 ноября он отмечает 80-й день рождения — заметно молодеет: в глазах начинают прыгать огоньки, голос становится громче и увереннее.

Кажется, сам Вербин — воплощение того поэтического, театрального, ироничного Ленинграда, который никуда не исчез, просто нужно слегка поменять угол зрения, чтобы увидеть его.

В конце мая, пока шел дождь, мы сидели в гостях у Вячеслава Михайловича, неподалеку от Таврического сада: пили кофе, говорили три с лишним часа — о линиях Васильевского острова, об африканских странах, но больше о театрах и поэтах. «‎Вячеслав Михайлович, ну, а вы же стихи еще замечательные пишете», — наше знакомство, на самом деле, началось заочно и символично, накануне я ждала вылет в Петербург, смотрела на взлетные полосы, на искристые крылья самолетов, листала распечатанные на принтере черно-белые строфы и замирала от близости образов:

«‎…кончался, будто номер танцевальный, –
Объятьями… О этот пасторальный
Балет в рассветном аэропорту!»

«‎Да так, писал с юности», — и принес мне целую папку с рукописями. С одним из блокнотов я и ушла из гостей. Читала, перечитывала. И вот они — стихи, филигранные, полные нежности, того самого Ленинграда 70-х и отсветов белых ночей.

***
Там, где неуследимо
Измениться спеша,
Мчалось облачко дыма,
Словно чья-то душа,
Где бензиновым чадом
Оглушало стволы,
(Доставалось дриадам
От электропилы).
Где, как в лёд – без движенья —
В пруд, где сверху грязца,
Вмерзло не отраженье,
Отторженье Дворца,
Мы с тобою лежали,
На траве распростерты,
Как по горизонтали
Слово в нежном кроссворде…

***
Прошу тебя, открой окно во двор.
Пускай торцы столпятся
Подслушивать наш смутный разговор,
Подмигивать, смеяться.
Мирок мансард, подвалов, чердаков,
Как мальчик, любопытен…
Как нравится тебе моя любовь
Среди других событий?
Как нравится тебе весь этот сдвиг,
И суета, и смута,
Где с робостью и радостью любви
Рассвет так просто спутать?
Где, от рожденья ко всему готов,
Мир держится на нити…
Как нравится тебе моя любовь
Среди иных наитий?…
Прошу тебя, открой окно во двор!…

***
Эти ночи, луженые,
Как кастрюльные днища.
Эти белые ночи из алюминия.
Мы – бродяги.
Мы счастливы тем, что мы нищие.
Да, любимая?
За душой ни тряпья,
Ни обид, ни пристанищ.
Пять вокзалов –
Вся наша пропащая братия.
Вот опять до угла.
Ты обнимешь и канешь
Где-то возле Марата.
Вот и жизнь началась.
Ночевать – предрассудок.
Общежитьям тревожно.
Гитары взволнованы.
Новый день.
Это время души, а не суток.
Жить по-новому?
Десять тысяч трамваев.
Я музыки лучше не помню.
Скрипки города,
Это ваше заздравное соло.
Проводите меня.
Я сегодня уеду.
Я понял,
О чем – солнце.

***
Выходили дышать.
Этот вечер был солон.
Этот воздух сверкал
(Пусть не сказка, а сварка),
Но волшебно лилось
Соловьиное соло
Старомодных звонков
Из трамвайного парка.
И звенело стекло,
И выщелкивал камень,
И зрачки семафоров
Закативши по-птичьи,
Расшибался вокзал
В хроматической гамме
Уходящих в депо
Голубых электричек.
Там не в тон прекращался
Дорожный романец
Поцелуем в такси…
Там мелодию ночи
Перекраивал вдрызг
Деревенский румянец
Продавщиц эскимо,
Контролерш и разносчиц.
А с Лесного проспекта тянуло похмельем,
Там бесились гитары,
Дрожа от озноба.
И в роскошных рублевых своих ожерельях
Шли, гордясь,
Как на казнь,
Королевы Лесного
В том нелепом районе
(с языка: не в раю ли?)
Город спать не хотел.
Он был мальчик
И пел нам…
Эти песни без слов
Назывались июлем
И стихами в ночи
Меж Ланской и Удельной.

***
М. Барышникову

Я написать хотел о Ленинграде,
Чтобы стихи пришлись, как лист к ограде,
Явившись сами, а не Христа ради,
И были б так просты и так стройны,
Как если б проседь выменяв на просинь,
Явилась преждевременная осень,
И мы с тобой шли улицею Росси,
Приехав с Петроградской стороны.

<…>

Банально сметан на живую нитку,
Мой город был сродни цветным открыткам,
Не поддаваясь никаким попыткам
Вложить дыханье в каменную грудь.
Я звал его, но он меня не слышал.
И я бубнил: «Наверно, срок мой вышел.
Наверное забыли там, над крышей
Песочные часы перевернуть»…
А время шло. И музыка играла.
Была листва из бронзы и коралла.
Дымился сквер. И пахло карнавалом,
Затеянным надолго и всерьез.
С плащом внакидку, маскою рогатой,
Шальной деньгой и позднею регатой –
Драматургией осени, богатой
Вином в разлив и клятвами до слез.

<…>

А Город продолжал томить пейзажем,
Написанным то в сепии, то в саже.
И был то Эрмитажем, то «Пассажем».
И жег похмельной горечью во рту,
Когда, представ одной сплошной отвальной,
Кончался, будто номер танцевальный, –
Объятьями… О этот пасторальный
Балет в рассветном аэропорту!..

***
Ты сквозь сон проступаешь,
Сквозь сон,
Проявляясь во мне негативом
С краями, размытыми временем.
Ты не любишь меня –
Это самая, самая древняя в мире история,
Это стон геометрии
В первых наскальных рисунках.
Это первый влюбленный
И первый самоубийца…
Ты не помнишь меня.
Это даже во сне тяжело.
И даже под утро
Попахивает безысходностью…
За окном.

***
В оркестре дня преобладает медь.
Знать, дирижер секретом обладает.
Душа моя дичится и плутает,
И просит тишины и хочет петь.

Ну, спой, душа! Про что-нибудь, про шашни,
Про то, как ночь, безумна и светла,
Влетев с Невы на траверз телебашни,
С поста соборных ангелов сняла.

Как летаргия жирного барокко
Утешила двуглавого орла.
Как ночь с работы ангелов сняла,
Поскольку в них уже не будет проку

Ни Городу, ни мне, ни нам с тобой,
Ни ей, (ты помнишь?) бестии кудрявой.
Ну, что ж ты медлишь?! Пробуй, птица, пой!
И Бог с ней тишиной,
И черт с ней славой.

Звени себе, не спрашивай про что.
Про что угодно. Пой, к чему привыкла.
Про нежный рев ночного мотоцикла
И львов ручных из цирка Шапито.

Читайте также: