Иллюстрации: Залина Кишова
В день матери публикуем несколько глав из новой книги Полины Санаевой «Одна и дети», вышедшей в издательстве «Бомбора». Это короткие зарисовки о материнстве, детские перлы вместе с ироничным, иногда строгим, но стремящимся к снисходительности взглядом Полины на саму себя, детей и отцов, которых нет рядом. Читая ее, шагаешь вместе от клеенки на коленках в роддоме для кормления сына Гаса до последнего звонка дочки Аси. Для тех, кто сомневается в том, что они «хорошие» мамы, Полинины истории комментируют два психолога — профессор Колумбийского университета Светлана Комиссарук и Анна Быкова, автор книги «Ленивая мама».
Предисловие
Да, это книга о жизни, быте и отношениях с детьми. Да, я растила их одна, при поддержке бабушки, но без поддержки отца. Это не было моим решением и объясняется универсальным выражением «так получилось». Могло ли получиться иначе — не знаю. Кусаю ли я локти от того, что получилось именно так? Никогда в жизни. Со временем и уже в процессе я обнаружила кучу плюсов своего одиночного положения.
<…>
Время от времени я горевала оттого, что не сумела наладить «нормальные» семейные отношения и создать «полную» семью. И только в процессе работы над этой книгой компетентные специалисты убедили меня, что моя семья очень даже полная, но по-другому, и разубедили в том, что дети мам-одиночек в чем-то неполноценные. У моих детей есть свои проблемы и недостатки, а у кого их нет? И большая часть описанных в книге ситуаций не специфические, характерные для «семей без отца», а такие себе — общечеловеческие и довольно типичные для любых семей.
<…>
А потому я уверена, что жалеть и сочувствовать соло-мамам абсолютно не в чем. Мы в порядке, и наши дети в порядке. При том, что далеко не в порядке система социальной поддержки матерей-одиночек. И далеко не в порядке общественное мнение, все еще стоящее на той идее, что отец должен работать и «кормить семью» (что значит — после рабочего, да и любого дня лежать на боку), а мать — сидеть с детьми и отвечать за хозяйство (и чаще всего при этом тоже работать).
Выражаю благодарность моим детям за то, что они согласились на этот эксперимент.
Выражаю солидарность и уважение всем соло-мамам и отдельно — соло-отцам.
Новые мамазонки
В детстве я завидовала даже своей беременной кошке. И не хотела быть ни учительницей, ни космонавтом. Я всегда хотела детей. Наташа Ростова хотя бы в юности была полным романтики мечтательным созданием и только к концу «Войны и мира» в результате сложной эволюции превратилась в машину для родов. А я с детства тупо хотела быть такой машиной.
До определенного момента ближе к тридцати я вообще не понимала, для чего еще нужны мужчины. Особенно любимые. Будучи устроенной так элементарно, я миновала любовные метания, подобные тем, что описаны Толстым в нескольких томах. Если мужчина не собирался размножаться, для меня было очевидно, что продолжать с ним отношения не имеет смысла.
В этом не было ничего от волевого «принятия решения». Объяснялось все до животного просто: как человек не прыгает в пропасть, так я не прыгала в бесплодные отношения с мужчинами. Когда героини фильмов и книг шептали возлюбленным «желанный мой», мне казалось, что они что-то мудрят и усложняют. Как мужчина может быть желанным сам по себе?
И конечно, я с благоговением относилась к рожавшим женщинам. Они казались мне причастившимися какой-то великой тайны. Тайны гораздо более значительной, чем все загадки всех мадридских дворов, описанные дюмами, радзинскими и джеймсами хейдли чейзами. Роддом казался мне землей обетованной, храмом, желанной целью жизненного путешествия.
И когда я забеременела, то думала только: «Не может быть». И когда оказалось, что может, — была счастлива. И, по-моему, это нормально. Проще, чем находить счастье в творчестве или, там, в труде, но все же сложнее, чем осчастливливаться покупкой лаковых сапог.
Наверное, похоже на историю болезни. Понимаете, теперь мне кажется, что я одна такая конченая идиотка. Что у всех все проходит приземленней и спокойней. Что в процессе рожания и воспитания ребенка нет великого предназначения, а смысла — чуть, во всяком случае, не больше, чем у кошки, то есть — в продолжении рода.
Комментарий Анны Быковой
Хотеть в первую очередь детей — вполне объяснимая биологическая программа. Изначально брак служил именно этой задаче. И успешность брака оценивалась по тому, сколько родилось детей, сколько из них выжили и стали полезными членами общества. Желание прежде всего отношений табуировалось. Нормой было, когда молодожены впервые видели друг друга на свадьбе. Жениха подбирали родители исходя из предположений о его способности прокормить семью. Невесту выбирали исходя из предположений о состоянии здоровья — сможет ли она рожать здоровых детей.
А вот про психологический комфорт в отношениях стали задумываться относительно недавно, когда брак перестал быть обязательным условием выживания и продолжения рода.
Хотеть детей, когда сама еще ребенок, — это, я бы сказала, социокультурная норма. Помимо сильных биологических программ, есть еще воспитание. С детского сада девочке говорят, что она буду- щая мама. Первая ее игрушка — пупс, которого она укачивает, подражая маме. Сюжетно-ролевые игры девочек в моем детстве часто ограничивались играми в дочки-матери, и уже в эту игру органично вплетались игры в магазин, школу и больницу. Подавляя протест девочки против колючих рейтуз осенью, мамы говорили: «Одевайся теплее, тебе еще рожать!» Вряд ли кто-то говорил: «Сбереги свое здоровье для науки». Если со всех сторон транслируются в явном или не явном виде установки о «главном предназначении женщины», то это легко становится частью представлений о себе.
Хотеть детей — норма. Впрочем, как и не хотеть. Я думаю, есть определенная польза для человечества в том, что мы все разные. Хорошо, когда человек точно знает, чего он хочет и чего он не хочет. Что ненормально — это не хотеть детей, но рожать их, следуя социальному сценарию «теперь надо детей заводить». Кому надо? Зачем надо?
Ему два года
У меня есть мальчик. Он мой сын, но я почему-то стесняюсь применять это слово к моим отношениям с ним. У меня есть мальчик, и мне он кажется самым хорошим. Когда он спит, у меня появляется время на любовь к нему. Особенно я люблю смотреть на него в тех случаях, когда перед сном мне удается отмыть его ноги и руки как полагается, практически до первоначального состояния. Факт, что я видела, какими они были в самом первоначальном состоянии, меня до сих пор удивляет. Я смотрю на него и знаю, что в семь утра он придет досыпать на мою подушку, в восемь вскочит, и я скажу с надеждой: «Еще поспим?» — и он очень бодро скажет: «Неть».
Мой мальчик плачет, когда я прошу его доесть. Сядет и сидит, если я говорю, что надо снять пижаму. Или просто рисует, когда я опаздываю. И я его тяну, обуваю, он орет… Дети такие ранимые. Опытные бабушки говорят: «Что ты к нему пристала со своей едой? Почему ты не разрешаешь ему ходить по лужам? Зачем ты заставляешь его пи́сать? Ты его подавляешь!»
Я подавляю? Я не хочу, чтоб он сидя засыпал от усталости и ходил сопливый после радостного купания в луже. Но детская несложившаяся личность, ее так легко поломать. Детская психика, она такая неровная.
Я разговариваю с ним, как со взрослым, и когда он бежит ко мне в слезах за утешением, я с трудом подавляю в себе желание обернуться. И все жду, что за моей спиной появится женщина — спокойная, благополучная, уже заслужившая его. Я делаю его жизнь невыносимой, но он ничего, держится, сохраняя активную жизненную позицию и отрываясь на бабушках.
Все вместе здорово усиливает ощущение, что я не заслуживаю такого мальчика. Но мне кажется, скоро я сделаю что-то, что даст мне возможность оправдать свою нынешнюю несостоятельность, стать умницей и ощутить права на все, что дано мне авансом.
А пока я не могу дать ему себя, у меня просто нет этого с собой.
Дочка
Дочка — это хорошо, дочка. Многие хотят сыновей, но дочка тоже бывает очень нужна. Такая, как моя, не сильно спокойная, не сильно аккуратная, не сильно хозяйственная.
Сильно топочущая, занимающая много пространства и времени, как вода — все занимающая собой, своим голосом, своими делами, делишками, вещами, вещичками, альбомчиками, карандашами, ненастоящей помадой… Все это перетаскивается с место на неместо, с места на неподходящее место, и никогда не перетаскивается обратно…
Шнурки развязываются, в куртке жарко, любые шапки сползают на затылок, любые кофты задираются и заголяют спину, любые брюки сами расстегивают пуговицу на животе, любые сумки волочатся по полу.
Ее заколки занимают больше места в шкафу, чем моя одежда. Немалая их часть сидит непосредственно на голове, но она все равно всегда лохматая. Как и все ее куклы, которых тоже одеваю я, а она только раздевает, причем очень быстро.
Все просыпающая, проливающая, опрокидывающая, писающая мимо горшка моя дочка. Гас еле пробивает это энергетическое поле, чтоб завладеть моим или чьим-то еще вниманием. Но ему приходится при этом напрягаться, а ей нет.
Каждый день полный гардероб запихивается в стиральную машинку. Каждый день под кроватью конфетные бумажки и пустая коробочка сока «Фрутоняня», а между шкафом и стенкой обертка от пачки печенья.
Каждый день она обещает помыть посуду до моего прихода и каждый день начинает ее мыть, когда я вхожу в квартиру. Помоет и тут же бьет. Потом нетщательно подметает. И садится пить какао.
Но когда я, покормив всех, поздно вечером сижу на кухне, смотрю на стенку и ничего не вижу, одной рукой пью чай, другой держу щеку — она может подойти и крепко прижать к себе мою дурную голову. И побаюкать. И молча поцеловать. Хоть что-то она может молча.
А недавно, очень усталая, я долго шла пешком в какой-то травмпункт, а потом оказалось, что Гас забыл свой полис, хотя я ему мильен раз напомнила, и потом мы долго шли назад, я замерзла и разозлилась.
Мы вошли с ним в подъезд, он побежал вперед, вскоре наша дверь хлопнула, а я поднималась очень медленно и часто останавливалась в пути (пятый этаж без лифта).
И тогда почему-то она спустилась за мной, в тишине, в моих больших тапочках, лохматая, перемазанная сметаной, взяла за руку и стала меня поднимать. Говорю:
— Ты что вышла?
— Не знаю, просто.
Нет, дочки — это надо. Это люблю.
Читайте также:
