Текст: Андрей Золотов-младший
Фото: Лиза Трояновская
Психотерапевт Наталья Бехтерева-младшая о восстановлении усадьбы «Тихий берег», разорванности семейной истории и о психологии, помогающей восстановить связь поколений.
«Тихий берег». Так называется усадьба на берегу Финского залива, которую на рубеже XIX и XX веков строил выдающийся русский физиолог, психиатр и психолог Владимир Михайлович Бехтерев (1857–1927). Здесь, в поселке, сейчас именуемом Смольчаково, он писал не только научные труды, но и стихи под псевдонимом Тихобережский. Здесь принимал соседей по дачным финским пригородам Петербурга — Илью Репина и Валентина Серова. Здесь было и свое хозяйство, которое кормило семью в голодные послереволюционные годы. Сегодня праправнучка основателя усадьбы, наследница знаменитой династии психологов и физиологов Наталья Святославовна Бехтерева — младшая вместе со своей семьей занимается ее восстановлением. А минувшим летом, в ходе нескольких «дней открытых дверей», сюда начали приезжать первые гости.
Усадьба эта, как и династия Бехтеревых, разделила трагическую судьбу России в XX веке. Сын Владимира Бехтерева, инженер Пётр Владимирович Бехтерев, был расстрелян в 1938 году. Внучка — знаменитая нейрофизиолог, академик Наталья Петровна Бехтерева (1924–2008) — воспитывалась в детском доме. Даже фотоальбомов в семье не сохранилось — семейную историю пришлось восстанавливать по фрагментам из архивов и фотографиям из букинистических магазинов.
То же самое и с любимой дачей. В ней немногое сохранилось — часть ее 125-летней истории прошла на территории другого государства, Финляндии, а после войны, уже в СССР, здесь были коммунальные квартиры. Рукописями академика топили печи. Когда и при каких обстоятельствах был разобран большой усадебный дом? Куда исчезло отдельное здание фотолаборатории? Откуда в сохранившейся «Малой даче» целых три роскошных камина в стиле модерн? Ответов на эти вопросы Наталья Бехтерева не знает. Ее рассказ о семейном гнезде состоит из отрывочных сведений, легенд и загадок.
Есть, например, история о сфинксе. Когда-то дети Владимира Бехтерева слепили на берегу залива из снега сфинкса, и он так всем понравился, что на следующий год заказали уже гранитного, наподобие петербургских, и установили у воды. Есть фотография этого сфинкса на берегу. Но что с ним потом случилось, никто не знает. По преданию, во время Второй мировой войны в него попала бомба. Сейчас на берегу лежат куски гранита, которые принято считать осколками того сфинкса. Но так ли это на самом деле, неизвестно.
Семейной усадьбе Бехтеревых в поселке Смольчаково на берегу Финского залива больше 125 лет
Тем не менее на рубеже 1980–90-х годов брату академика Натальи Петровны Бехтеревой, работавшему на секретном предприятии видному инженеру-конструктору, лауреату Государственной премии СССР Андрею Петровичу Бехтереву, удалось добиться серии государственных решений, чтобы расселить коммунальные квартиры, приватизировать этот участок в 10 гектаров и придать ему охранный статус. Он начал восстановление того, что сохранилось, а это двухэтажная «Малая дача» с чудом спасенными витражами, каминами и отдельными предметами мебели. И несколько хозяйственных построек — конюшня, баня, погреб-ледник, здание электростанции. Усадьба получила статус объекта культурного наследия регионального значения. Семь лет назад эту дачу унаследовала семья Натальи Бехтеревой — младшей. Теперь она занялась загадкой сфинкса на берегу Финского залива.
Наталья Святославовна, начнем с фантазии. Как вы себе представляете дом через 5-10 лет?
Наверное, мне бы хотелось, чтобы он стал таким пространством, куда люди могут прийти как в музей, провести день, а еще познакомиться с психологией. Почему не просто музей? Музей — это, конечно, классно, но это неживое: поставил экспозицию, рассказал про семью и замер на какое-то время.
У Владимира Михайловича Бехтерева была такая концепция: важно изучать человека на стыке наук. Не просто с точки зрения психологии, психиатрии или неврологии, но и в других гуманитарных наук. С одной стороны, он первым перевел психологию из сферы философии в сферу медицины. С другой стороны, когда он создал институт, получивший впоследствии имя Бехтерева, там изучали и эсперанто, и юриспруденцию, и историю. На мой взгляд, сегодня есть проблема в том, что психологию считают панацеей от всего. Мне как психотерапевту принципиально не нравится такой подход, потому что психология — это знание о том,как функционирует человек, и инструмент, как вести себя в разных ситуациях, как понимать себя. Мне бы хотелось, чтобы «Тихий берег» стал таким местом, куда человек сможет прийти, чтобы узнать инструменты психологии, но при этом пообщаться с близкими, посидеть на берегу залива, сделать что-то интересное вместе с детьми, сварить варенье на мастер-классе, сходить на выставку, послушать лекцию…
«Тихий берег» остается домом вашей семьи? Вы там живете и принимаете гостей, так?
Получается, что так.
Какая часть пространства будет частной, а какая — общественной?
Пока сложно сказать. Есть дом, в котором мы живем. Ему 125 лет. И на первый этаж, где сохранились семейные реликвии, мы пускаем гостей. И в одну комнатку на втором этаже тоже. Говоря «пускаем», я имею в виду, что мы это делали пять раз — летом прошлого года проводили дни открытых дверей. Но сейчас мы планируем заниматься реставрацией дома. Кроме того, есть конюшня, или каретный сарай.Там мы проводим лекции. Есть большая территория на берегу залива, и мы не ограничиваем, где человек может находиться. Как это будет дальше, учитывая, что требуется реставрация, работа с имеющимися фундаментами, мне трудно сказать.
Правильно ли я понимаю, что вы собираетесь реконструировать большой дом, который не сохранился?
«Собираемся» — это громко сказано. Скажем так: хотелось бы. Но это большие деньги и огромный труд. Сначала мы думали реконструировать всё лет за десять, и только потом пускать людей. Не очень хороший вариант.
Лучше в процессе реставрации и реконструкции тоже принимать гостей. Потому что важно, чтобы люди видели, как происходят процессы восстановления.
Для меня важно, что мысль про психологию как инстру- мент жизни можно отлично реализовать в «Тихом береге»
Когда вы говорите «мы» — это кто?
Я и моя семья: мой муж, дети, которые хотят в этом участвовать. Муж занимается бизнесом — не что-то большое, а локальный, свой бизнес. Он не любит публичности. Дети еще относительно маленькие: дочери 19, и два сына — 12 и 9 лет. Но они тоже вовлечены в процесс. Младший мечтает, когда ему разрешат делать какой-то мерч с «Тихим берегом». Для меня это важно, мне хочется, чтобы дети участвовали в семейной истории.
Ваш отец — академик РАН Святослав Всеволодович Медведев, сын знаменитой Натальи Петровны Бехтеревой. То есть первоначально Ваша фамилия была Медведева. Вы ее поменяли, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к великой династии?
Я этому как раз сопротивлялась. Мне казалось неправильным паразитировать на фамилии бабушки. Просто мой муж чудом тоже носит фамилию Бехтерев, но по другой ветке совсем. Дальний родственник. Карма меня настигла (Смеется.)
Вы занимались другой медицинской специальностью — акушерством и гинекологией, но перешли в психотерапию. Пытались остаться Медведевой, но стали Бехтеревой. Династические узы, получается, вас сковывают, а не освобождают?
Ну это как посмотреть. Психотерапевты говорят, что, если есть какая-то ситуация, на нее можно взглянуть как на проблему или как на возможность. Конечно, есть и то, и другое. Разумеется, на меня смотрят в контексте моей семьи — как и на моих детей. В какой-то момент, особенно в молодости, возникает ощущение, что нет выбора. Но выбор есть всегда. Я могла отказаться от того, чтобы быть психотерапевтом. Не хочется сильно мистифицировать эту историю. Но все равно, когда ты живешь в семье, где всё время говорят про мозг, ты начинаешь думать про мозг. Это в тебя закладывается. Я с детства бывала на работе у бабушки и у папы. Дедушка мой, Всеволод Иванович Медведев, тоже был удивительный человек. Он был начальник кафедры нормальной физиологии Военно-медицинской академии, занимался психологией и психофизиологией экстремальных состояний. Все это было дома. Это не могло не оставить отпечаток.
А проект восстановления усадьбы — больше от головы или от сердца?
Конечно, от сердца. От головы в это не может влезть ни один здравомыслящий человек, потому что это сложная история. Тем более что я раньше ничего не понимала в реставрации. Это очень затратно — и в плане энергии, и в плане ресурсов. Мы получили предписание на реставрацию — там по каждому объекту надо выполнить некий объем работ, от огромного до маленького. А объектов много.
И как вы собираетесь это финансировать? Ведь реставрация — это всегда дорогое дело.
Хотелось бы работать с фондами, придется искать меценатов. Текущих доходов не хватит. Надо осваивать систему грантов для объектов культурного наследия.
За последние десятилетия мы видели немало примеров того, как люди пытались заниматься восстановлением разрушенных усадеб, и у них ничего не получалось.
Но я знаю и позитивные исходы. Сад и дом Ракицкого в Тарусе, которые восстанавливает дизайнер Евгения Жданова. В Петербурге частный музей-квартира художника Леонтия Николаевича Бенуа.
А вам когда пришла в голову эта безумная мысль — заняться восстановлением дачи и превращением ее в комплекс музея и психологического центра?
После пандемии, когда мы прожили там довольно долго. Раньше я этого не замечала, приезжая и уезжая между работами, а тут осознала, что людям интересно. Они заглядывали через забор спрашивали, можно ли зайти. Они спрашивали про историю нашей семьи. Некоторые даже перелезали через забор, чтобы посмотреть, что тут такое. И я подумала: зачем закрывать? Надо открыть и сделать музей.
То есть это результат вашей жизни там в пандемию?
Наверное, не только жизни в пандемию, а результат моей работы психотерапевтом и моего взгляда на сегодняшнюю социальную жизнь. Мне кажется, что психология и психотерапия часто используются не в помощь людям, а во вред. Если Владимир Михайлович вывел психологию из философии в научную сферу, то сейчас психология стала настолько популярна, что люди говорят: мне плохо, надо идти к психологу. Такая палочка-выручалочка для всего. А это не так. Психология дает понимание личности человека, дает нам инструменты, чтобы быть в большем контакте с самим собой. Это точно не волшебная таблетка для счастья! Людям кажется, что если они пойдут к психологу, их жизнь волшебным образом поменяется, даже если они ничего делать не будут. Основной запрос к психологу — чтобы не было так плохо.
А на самом деле человек — это раздираемая противоречивыми тенденциями личность, которая всегда находится в конфликте с собой. Все эти вопросы — кто я? Зачем я живу? Почему я поступаю так, а не иначе? Каким я буду через год и кем я был пять лет назад? Это сложные вопросы, на которые человек всегда ищет ответы.
Когда ко мне приходят клиенты, я говорю: хорошо, вы хотите бороться со страхом. Но невозможно поднимать самооценку, сидя на диване. Нужно идти в этот страх, нужно что-то делать — с помощью инструментов, которые вы будете получать от психотерапевта. Это и будет повышать вашу самооценку. И следующий вопрос я задаю самой себе: вот я что-то говорю людям, а что я сама делаю значимого? Что для меня важно? И выяснилось, что для меня важно, что эту мысль про психологию как инструмент жизни можно отлично реализовать в «Тихом береге». Давать здесь инструменты и создавать жизнь — с мастер-классами, с лекциями, с выставками. Чтобы личность росла и отвечала на вопросы. Кроме того, у меня трое детей, и хочется, чтобы было семейное дело как точка притяжения. Чтобы это не только мне было интересно, но и всем нам.
То, что вы с таким трудом восстанавливаете историю дома, — результат прерванности, перерезанности нашей истории. Петр Владимирович Бехтерев стал жертвой репрессий…
Он не просто стал жертвой репрессий. Его арестовали и в тот же день расстреляли. Но семья не знала этого. И когда я представляю себе, что бабушка, которая любила своего отца, ждала человека, которого уже не было, писала письма, — у меня ком к горлу подкатывает. Насколько эта прерванность поколений влияла на всю семью! Для бабушки это была трагическая ситуация, как и для всех детей Петра Владимировича, которые оказались в детском доме. Никто из родственников не захотел их взять к себе. Боялись. Эта история, когда трое детей оказались в детском доме, имея семью, очень травматична для всех сторон семьи.
Получается, что реконструкция усадьбы — это такое «сшивание» разорванной семейной истории? Насколько знание истории, прикосновение к ней — фотоальбомы, серебряные ложки или вот дом — насколько это важно для психического здоровья?
Знаете, нет научного объяснения, почему это важно. По крайней мере, я не видела. Но это важно! Я провожу в «Тихом береге», в Санкт-Петербурге и иногда в Москве группу по реконструкции семейной истории. Это такая психотерапевтическая методология, научно обоснованная, ни с какими эзотерическими практиками не связанная, когда анализируются генограммы и семейные истории, о которых человек знает или нет. И мы видим, что в паттернах поведения есть те страхи, которые были заложены в детстве, и они действительно влияют на то, как мы себя ведем. Мы боимся того, чего боялись несколько поколений наших предков. Мы чувствуем то, что чувствовали они.
И никакой мистики или магии в этом нет, потому что через слова, рассказы, истории семьи это передается. Мы не замечаем, как транслируем эти сценарии. И принятие своего семейного пути дает сильную опору и понимание того, где мы повторяем семейную историю. А поняв это, мы можем ее изменить. Я сама прошла через принятие семьи, нашла свое место в этом. Принятие себя не через противопоставление бабушке, папе, прапрадедушке, как это бывало раньше. И приходит ощущение спокойствия — когда среди всей семьи ты находишь свое место. Когда понимаешь, что ты н такая, ка они, н продолжаешь и дело каким-то своим способом. Это убирает тревогу, дает опору, силу.
Этот материал был опубликован в журнале Afternoon. Журналы Seasons of life и Afternoon можно купить по ссылке:
Читайте также:
По понедельникам будем присылать
письмо от команды, а по пятницам —
подборки лучших материалов
