Гнездо в Петрушово: где уживаются русские прялки и французский антиквариат

Поделиться в facebook
Поделиться в twitter
Поделиться в vk
Поделиться в pinterest

Текст: Ляля Кандаурова
Фото: Женя Казарновская, Евгений Чулюскин

Гжель, Тума, реки Пра и Цна, Гусь-Железный, Касимов — названия, как главы книги. Их «перелистываешь» в дороге до этого сказочного дома. Который, к счастью, реален.

После пяти часов дороги, трепа, песен, смеха, сна мы выходим, растрясенные на проселке, в абсолютную темноту. Легкие тотчас заполняет чистый холодный воздух — густой, родниковый воздух деревенской ночи. Кругом плотная чернота, непривычная для городского взгляда. Пробравшись сквозь траву, мы видим слабо освещенную веранду, на которой стоят кресла, сколоченные из неструганых березовых бревен. За ней угадывается силуэт большого бревенчатого дома; я вхожу с замиранием, тотчас понимая, что попала в какое-то абсолютно необычное место.

Этот сказочный дом собран из двух старых домов, мезонин был надстроен. Здесь чувствуешь себя маленьким: колоссальный простор заставляет вспомнить то время, когда ты не шел, а бежал из комнаты в кухню, чтобы сообщить маме что-то страшно важное, когда дом заключал в себе множество тайников и укрытий, а вставать ночью было жутковато.

Здесь появляется абсолютно забытое детское ощущение огромного пространства, неохватного для взгляда, ног и души, дающего невероятные возможности для рассматривания, исследования, блуждания; долгое время мы бродили из комнаты в комнату, вертя головами,показывая пальцами и ахая.

В нем постоянно бьется глубокий ровный пульс — художественная мастерская в мансарде, огромная бревенчатая кухня, тысячи книг на нескольких языках, рояли и пианино в разных комнатах, сотни и сотни предметов, из которых слагается это удивительное пространство, одновременно рассказывают и молчат о семье, живущей здесь.

Этот дом поразил меня даже не внешней интерьерной красотой, а информационной насыщенностью, концентрированностью, терпкостью. Не открыточный интерьер, готовый вписать в себя любого человека, а огромный дышащий организм, сложнейшая книга, которую хочется читать долго, с почтением и вниманием.

Атмосфера русской усадьбы с ее сладкой праздностью, теплотой и размахом, дух аристократического дворянского hermitage с бесконечным обеденным столом, просторной верандой, шумящим садом, с книгами, деревянной мансардой, залитой густым солнцем, соединена здесь с духом русской избы — толстые бревенчатые стены, грандиозная печь, множество топчанов и лежанок, застеленных домотканым полотном и заваленных подушками всех мыслимых форм.

Чугунки, прялки, ухваты, бадьи, берестяные короба, зеркала в резных деревянных окладах — этот дом поражает своей многосоставностью, как русский церковный хор, где сплетаются десятки подголосков, он волнует сердце размахом и сложностью… На такой дом не хватит нескольких жизней.

Наверное, выразительнее всего о жителях дома в их отсутствие говорят книги; уже в Москве, перед знакомством с Ирэн, хозяйкой и автором этой пора­зительной усадьбы, я вспоминала ее книжные полки, опоясывающие несколько комнат, гнущиеся под гнетом тысяч и тысяч книг — от современных альбомов по искусству до антикварных фолиантов на французском, вспоминала и робела, потому что боялась, что хозяйке этого удивительного мира будет не о чем со мной говорить.

Мы сидели на грандиозной, абсолютно немосковской, а скорее тоже деревенской кухне, в густом бисквитном запахе пирога, томящегося в духовке. «Эту квартиру никто не хотел снимать, потому что самая большая комната — вот эта огромная кухня, а гостиная почему-то находится в коридоре, — смеется Ирэн, — но ведь вы понимаете, конечно, что именно кухня — самое главное в любом доме». Француженка, говорящая на прекрасном русском, красивая, как киноактриса, она пленяет своим аристократизмом самой высокой и чистой пробы, когда он выражается в ровном, теплом, простом обращении с каждым.

Россия и Франция сплетены в ее судьбе так же крепко и причудливо, как и в создаваемых ею интерьерах: русская мама из эмигрантской семьи, покинувшей Россию в 1919 году, парижское детство и воспитание, белорусский пионерский лагерь, где она случайно очутилась подростком, абсолютно французское сознание и восприятие красоты, работа в России в месиве девяностых.

Захваченная мощным пульсом России, магнетическим чувством российского пространства, разрывающим воображение, она оказалась готова простить ей и нелепость, и некоторое уродство той эпохи. Ее семья по-прежнему живет на две страны. «Ограничиться одной только Москвой было бы тяжеловато, — говорит Ирэн, — в то же время ограничиться Парижем было бы скучно». Этот дом она придумала именно в девяностые — как укрытие для своей семьи от лютующего безумия тех лет, но укрытие, не реконструирующее в русской глубинке маленький Париж, а представляющее собой именно путь назад — в Россию, сказочную и подлинную, отмытую от наносного вздора.

В цветущих полях, в глухой деревне, путь из которой до любой цивилизации занимает не меньше четырех часов на перекладных, она купила маленький деревенский дом, с которого все началось. Ирэн рассказывает просто и обаятельно, но есть во всем ее облике, во всем, что она говорит, необъяснимое притяжение — ее хочется слушать еще и еще, мне кажется, что я смотрю кино. В маленьком доме, в атмосфере русской дачи начала века они жили какое-то время, пока не пришла пора купить большой дом. Почему? Потому что «однажды прошел дождь, и я поняла: мокрым детям в маленьком доме не хватает места».

Под высоченными потолками гостиной Ирэн решила повесить деревянную резьбу, которая украшала одну из заброшенных деревенских изб снаружи. Вот такой здесь масштаб.

Гигантский деревянный сруб был перевезен из одной из окрестных деревень; прежде он служил сельской школой, которая продавалась потому, что у дирекции просто не было денег, чтобы заплатить за отопление. При разборе на каждом бревне был проставлен номер, обозначавший номер стены в здании и номер бревна в стене; и сейчас в доме на некоторых стенах можно увидеть эти ряды цифр, уходящие в густую тень под потолочными балками.

Любая среда, где оказывается эта женщина, начинает удивительным образом расцветать, она изменяет пространство вокруг себя уже самим своим присутствием; красота появляется вокруг нее необъяснимо и неуклонно.

По ее словам, главное, не сами предметы, а пространство, которое слагается из их сочетаний и множеств: стерильные, взятые сами по себе, предметы лишены эстетической окраски, как одна нота не может быть красивой или некрасивой, до тех пор пока она не оказывается звеном протяженной мелодической ткани.

«Я выросла в эпоху дизайна, — говорит Ирэн, — пусть подчас дикого, когда многие, к примеру, выбрасывали антиквариат». Но на всю жизнь у нее осталась прививка дизайна, потребность в том, чтобы конструировать среду собственного дома. «Моя мама вообще не понимает, зачем я это делаю. Она спрашивает: зачем тебе это надо? что ты занимаешься всякой ерундой?». Ирэн обладает феноменальным вниманием к предметам, способностью догадываться о том, какими они будут в различных сочетаниях и контекстах — по ее словам, это ее французская особенность.

Русская среда предлагает нам фантастическое количество вещей, ценности и красоты которых уже не осознает глаз: русский некрашеный лен, березовые поленья, гжельские чайники, крупный советский паркет, — дают неограниченные возможности для дизайна. По какой-то причине большинство людей отказываются их использовать. 

Собирая у бабушек по деревням резные веретена и глиняную посуду, находя им место в доме, заполненном картинами и книгами, привезенными из парижской квартиры, Ирэн не ставила своей целью создание интерьера a la russe, она просто делала красоту из того, что ее окружало; просто создавала счастливый теплый деревенский дом, а, по ее словам, она не видит существенных различий между деревней европейской и русской: деревня — это в любом случае дерево и ткани, это вышивка, печь, самая простая еда, подаренная землей, это цветы, это любовь и внимание к окружающей тебя природе.

«В этом доме много всего намешано: русские винтажные предметы, купленные в соседнем с нами Касимове, вещи, привезенные из Франции и немного «Икеи».

Одна из отличительных черт человека — умение изменять и творить среду своего обитания; колоссальный творческий импульс, вложенный в этот просторный деревянный дом, превращает простые вещи — еду, музицирование, игру, сон — в радостное искусство.

Утром, стоя на изнемогающем от солнца деревянном полу ванной, я отражаюсь в антикварном зеркале, испещренном родинками изы­сканной старости. За моей спиной на деревянных стенах висят любовно вставленные в рамы, как картины, ветхие старинные кружева. Впереди у меня длинный день — с играми, рисованием, чаепитиями, плавно переходящими одно в другое, из кухни — в мансарду, а потом на веранду. По тихо скрипящей широкой лестнице я поднимаюсь на второй этаж и выхожу на балкон: сколько хватает глаз — бесконечность рязанских полей под безмятежным небом, словно я стою на острове посреди океана колышущейся травы.

Опубликовано в журнале Seasons of Life №5. Новые и архивные выпуски ищите в нашем магазине и у дистрибьюторов.

Читайте также:

Материал обновлен: 27-10-2022