Фото: Мария Сурвилло
Экскурсовод и исследовательница старой Москвы Мария Сурвилло оказывается в самых невероятных квартирах города «по долгу службы». Попасть в них можно во время экскурсий Маши, а пока — посмотреть фотографии и узнать истории, происходящие под высокими потолками с несколькими поколениями московских семей. Если, гуляя по центру Москвы, вы задумчиво глядели в окна и пытались представить, кто же живет в этих вековых домах — читайте колонку Маши.
Мария Сурвилло
У старомосковских квартир с душой сложно. В них век девятнадцатый выглядывает из-за занавески и поскрипывает половицами. А век двадцатый развесил ковры на стенах и врезал замки в анфилады. Или заклеил высокие парадные двери обоями и вместо люстры сушит белье под потолком. Двадцать первый век вставил пластиковые окна и железные двери. Попробуй отыщи там душу.
Но не везде так. Остались еще в центре Москвы такие дома, где время остановилось. Идешь от Манежа к памятнику Ломоносову, а потом дворами до Знаменского храма и выходишь в Романов переулок. Здесь почти двести лет Шереметевы танцуют на балах и строят два огромных доходных дома — идешь вдоль них, и улица закончилась. Стоят один за другим в ряд — век девятнадцатый и век двадцатый.
Эти дома и в советское время были пределом мечтаний. Жить на Грановского (так Романов назывался в советское время) — означало добиться успеха. На домах мемориальные таблички тесно привинчены друг к другу — герои Гражданской и Великой отечественной войны, летчики и члены Политбюро. Все они были жителями шереметевских доходных домов. Впрочем, многие и теперь на месте. Но уже в виде внуков и правнуков.
Есть в этих домах одна совершенно удивительная квартира. Вопреки всем обстоятельствам и ветрам прошлого века, в ней жили и живут четыре поколения одной семьи.Теперь это три сестры и их мама. И внучка — одна на всех. Говорят, что есть еще и мужчина. Но его самого никто не видел. Только его ботинки.
Заходишь, и кажется, что дома никого нет. В полумраке бесконечного коридора трехсотметровой квартиры идешь и оказываешься на кухне. Привел тебя сюда свет над дверью черного хода. Черный ход обязательно должен быть в доходном доме, иначе как кухарка попадет на кухню со своей корзиной? В этой кухне и хранится душа квартиры. Тут бесконечно пьют чай и во сколько бы вы ни пришли, вам его заварят крепко и обязательно насыпят в вазочку мятных пряников. Будет вкусно, даже если вы терпеть не можете их.
Во время прогулки по квартире встречаются четыре печи, три анфиладные двери, пять розеток с крюками для люстр и огромный концертный рояль. Картины, картины, картины — жизнь семьи сквозь двадцатый век в картинах, написанных ее обитателями. Крымский зной и тарусский дачный июнь, портреты тех, чьи имена уже никто не вспомнит, пейзажи неведомых и неузнаваемых мест. Корзина, с которой ездили в эвакуацию, кладовка, где лежит фотоаппарат и проявители, как будто сегодня 1967 год, и к вечеру снимки будут сушиться на веревке.
В этой квартире семь комнат. Может, восемь. Или шесть. Смотря, как считать. У каждого есть своя комната, в которую можно войти и закрыть за собой дверь. Все находятся вместе и отдельно. Где-то в глубине квартиры, где стоит рояль, уже много лет живет красивая актриса.
Эта квартира устроена так, что здесь можно провести месяцы, ни с кем не встречаясь. А если соскучился — постучать в дверь и узнать, как дела, будто только вчера расстались.
Здесь все тебе рады, смотрят с интересом и с интересом слушают. Разговаривают тихо и так же тихо вдруг исчезают. Круглый год на окнах новогодние лампочки, а на вешалке последние сто лет висит пальто и меховая шапка. Мне очень хочется спросить, чье же это, но я никак не решаюсь. Поэтому я представляю, что дедушки — который был художником и ездил в Крым на этюды.
Иногда вдруг в квартире отчетливо слышно рояль. Кто-то играет Шопена. Скорее всего это бабушка, которая сначала греет пальцы в горячей воде. Ей поступать в консерваторию, а в Москве 1946 года плохо топят.
Порой появляются жильцы. Очень быстро они подчиняются здешнему течению времени, перенимают удивленное выражение лица, привычку к крепкому чаю и мятным пряникам.
Все где-то работают. Или не работают. Определенно только то, что в квартире иногда бывают ученики. Тогда на табуретке выставляется натюрморт с воблой и ботинком, и его долго и в полной тишине рисуют разные люди.
В этой огромной квартире все о прошлом. Двадцатый век стоит на пороге. Вышел, но решил вернуться. Переобулся в тапочки, сел в кресло и разложил по полкам и полочкам то, чего не может быть. Банки, склянки, газеты про съезды КПСС, рисуночки дедушки, когда он учился во втором классе, серебряный совочек и щеточку, чтобы сметать крошки со скатерти после званого обеда, лаковую китайскую шкатулку, как в Музее Востока.
Все эти предметы — не беспорядок. Они — память о памяти. Они — надежда на то, что прошлое не исчезает, что фотографии в альбоме нужны будут внучке, что на антресолях еще много важного: и история семьи, и история квартиры, и история переулка однажды превратятся в толстый роман.
Читайте также:
