Текст: Мария Жаворонкова, Юлия Григорьян
Тот, кто стоит между — явлением и человеком, местом и человеком, между людьми разных культур и взглядов, — берет на себя большую ответственность. Изучить, исследовать, пропустить через себя знание. Всегда работать со своим состоянием, адаптировать информацию для тех, кому ее передаешь, но так, чтобы след твоей личности не затмевал сути исходного послания. Что чувствуют эти люди? Как сами объясняют свою миссию? Рассказывают культурный посредник, переводчик, доула и гид.
Татьяна Климова
психолог, театральный педагог, старший научный сотрудник лаборатории социокультурных образовательных практик НИИ урбанистики и глобального образования МГПУ, старший преподаватель Дирекции образовательных программ
Психолог Лев Выготский писал, что для полноценного развития ребенка важно присутствие в его жизни близкого и сопричастного взрослого, выполняющего особую функцию — культурного посредничества. Чтобы перевести человека на другой берег, рядом должен быть тот, кто уже сам прошел через какие-то переломные точки в своей жизни, помнит этот опыт и владеет инструментами, чтобы помочь другому. Посредник не проходит этот путь за человека, не тащит его за собой, а приглашает идти вместе, шаг за шагом, совершая — прежде всего над собой — большую внутреннюю работу.
Человек как личность рождается, только проходя через «точку второго рождения». Это может случиться в любом возрасте, когда мы сталкиваемся с ситуациями, которые заставляют нас радикально измениться.
Чаще всего это трагические события в самом высоком смысле этого слова: предательство друга, первая любовь, смерть близких, болезнь. Наиболее емко этот процесс трансформации описывает метафора «гусеница — куколка — бабочка». Вроде бы одно и то же существо, но внешность и формы его настолько различны, что порой трудно заметить преемственность. И очевидно, что эти скачки развития — сложные, даже мучительные. У животного эти перерождения запрограммированы генетически, а у человека могут случиться, а могут и нет.
В древних обществах существовали обряды, ритуалы и церемонии, которые помогали этой трансформации в человеке произойти. И даже в советское время существовало подобие этих социальных ритуалов (не будем здесь говорить об их идеологической составляющей), которые позволяли сохранять преемственность, передавать опыт из рук в руки. А что же в современном мире работает на это развитие? Что помогает ребенку и взрослому сегодня почувствовать себя частью сообщества, увидеть в своих изменениях, разочарованиях и взлетах продолжение поисков и открытий предыдущих поколений?
Направление, которым я занимаюсь, в нашей стране называют театральной педагогикой, хотя психологии в этой практике гораздо больше. Театральная педагогика в любой урок и в любой предмет — историю, математику, физику — привносит инструменты театральных практик: подлинное действие, импровизацию, коллективное творчество и, самое главное, проживание материала, который изучается. Это не про подготовку профессиональных актеров или режиссеров, не про «разыгрывание басни на уроках литературы». Не для того, чтобы ученик наконец выучил закон Ома или правило написания «жи-ши», а для того, чтобы открыл для себя что-то важное, что, возможно, расширит его представления о мире, о себе, о другом человеке, изменит его как личность.
Новый опыт человек может осмыслить только через переживание. Театральные педагоги сопровождают человека в процессе переживания, создают условия, режиссируют такие образовательные возможности, в которых встреча с книгой, фильмом, новыми знаниями становится личностно значимой. То есть, по сути, выступают в роли культурных посредников. У нас это пока еще редкая профессия, хотя за рубежом она существует давно и называется drama educator. Мы готовим таких специалистов в магистратуре МГПУ, где я преподаю.
Почему мы используем инструменты театральных практик? Одна из основных функций театра — исследование внутреннего человека. Сценическая площадка — пространство, где в нашем присутствии происходит превращение: неочевидное становится зримым — герой прямо на наших глазах меняется. Именно эта тайна внутреннего преображения завораживает нас в настоящем театре. Формируя образовательную среду, мы, педагоги, тоже должны стремиться создавать такое пространство, где с человеком происходит чудо изменения.
Сегодня в образовании фигура посредника, медиатора востребована как никогда. Классик отечественной психологии Алексей Леонтьев в прошлом веке говорил, что у человека будущего — большая голова и маленькое сердце.
Мы стали слишком много интеллектуализировать нашу жизнь и очень мало разрешать себе жить, чувствовать, наполнять смыслами каждое мгновение. Нас постоянно учат: сначала подумай, а потом сделай. Актерский путь познания другой: ввяжись в это, почувствуй, что с тобой произошло, и извлеки из этого опыт.
Многие люди сегодня не хотят действовать, потому что боятся почувствовать себя неуспешными, ошибиться. И живут как будто за стеклом — наблюдают за жизнью, но не участвуют в ней. Но чем меньше ты вовлечен в жизнь, тем меньше жизни в тебе самом. И тогда мы перестаем различать оттенки и нюансы, видим только черное и белое. Зрелость же предполагает, что мы выдержи ваем сложность и многообразие современного мира — умеем договариваться и принимать решения в ситуации неопределенности, не разрушаясь, а становясь сильнее и мудрее. И культурный посредник — это тот, кто на твоих глазах, преодолевая собственные барьеры, совершая свои открытия, увлекает тебя настолько, что ты забываешь про стекло и отваживаешься шагнуть в жизнь.
Наташа Томилина
доула и основатель центра сопровождения женщин в беременности, родах и материнстве NatiSisters
Я сопровождаю женщин в родах как доула уже десять лет, работаю в паре с акушеркой. Ее задача — следить за тем, чтобы роды протекали благополучно с медицинской точки зрения, а моя — делать все, чтобы женщине было безопасно, тепло, комфортно. Я — на ее стороне, я рядом, чтобы поддерживать ее эмоционально и физически, освободить от бытовых забот.
Золотое правило перехода таково: одному не перейти, нужны проводники.
Я часто слышу, что современные женщины очень избалованные — нужно их за ручку держать и по голове гладить, не то что раньше: в поле рожали, и ничего. Я много работала с этнографическими источниками и хочу этот миф развеять. В народной традиции хорошо понимали, что роды — это особое событие, в котором появляются на свет два новых человека — ребенок и мать. Это переход в другой мир, который меняет жизнь женщины раз и навсегда. И, как в любом трансформирующем событии, в родах распаковывается много эмоций, переживаний, страхов, боли. Женщину, особенно рожающую первый раз, никогда не оставляли со всем этим наедине: рядом были старшие женщины, муж. Над ней в буквальном смысле тряслись, оберегали ее, учитывали все ее желания. Для того чтобы родиться как матери, женщине нужно было прожить свои роды, отгоревать ту жизнь, с которой она прощается с рождением ребенка, принять изменения, которые с ней произошли, и свою новую роль. Всегда рядом были те, кто помогал ей совершить этот переход, — именно так роды понимали в народной традиции.
В современном обществе роды воспринимаются скорее как медицинская процедура. Об изменениях, которые происходят с женщиной с рождением детей, как-то неприлично говорить, да и вообще лучше их не замечать. Нужно быть вечно молодой, «как будто не рожала», и до старости откликаться на обращение «девушка». Но природу трудно обмануть.
Все вроде хорошо — родился здоровый малыш, а женщине плохо, она сваливается в депрессию, чувствует себя постоянно вымотанной, обманутой: где же оно, счастье материнства? Так бывает, если событие случилось, но оно не пережито, не осмыслено.
Ты как будто наблюдаешь за своей жизнью с другого берега и не можешь понять: это точно произошло со мной? Дети, конечно, рано или поздно заставят маму перейти реку, но вхождение в материнство было бы и легче, и безболезненнее, если бы у женщины была бы возможность к нему подготовиться: нащупать жизненные стратегии, найти опоры, пересобрать свои ценности. И дать себе время принять изменившуюся жизнь.
Если женщина в родах не чувствует себя видимой, значимой, она не может расслабиться, в ней много напряжения. А роды — не про это. Наоборот, здесь нужно все выпустить из себя, позволить быть себе любой — кричать, плакать, ругаться. Роды — это тектонический разлом, когда на поверхность выходят все наши травмы, мы заново переживаем детское отчаяние и бессилие. И если женщина остается наедине со своими болью и страхом, то это ее очень обрушивает. И этот опыт потом переживается как потеря себя.
Я много вижу этой непринятости, неувиденности, когда работаю с женщинами. Сначала я старалась помочь всем без исключения и, конечно, быстро выгорела. Сейчас я очень оберегаю свои границы: беру только определенное количество родов, сопровождаю только тех женщин, с которыми мы близки по ценностям. Мне кажется важным работать не из необходимости кормить семью, а потому что я люблю свое дело.
Каждые роды для меня — это маленький переход, ведь я оказываюсь с женщиной в одной лодке. Мне важно завершить его: дать себе время восстановиться, качественно отдохнуть и проговорить с близкими людьми то, чем эти роды были для меня. Когда ты рассказываешь историю внимательному слушателю, эмоции укладываются в голове, переходят на ментальный уровень, их острота снижается. В психологии такое рассказывание считается важным. И я рекомендую всем женщинам писать или рассказывать историю своих родов.
Сопровождая роды, я очень остро стала чувствовать ценность жизни. Представляете, ведь все люди на земле были когда-то крошечными беззащитными младенцами, у всех у них есть мама. Как же это непросто: выносить, родить и вырастить нового человека. Когда смотришь на только что родившую женщину, ты видишь, сколько силы и торжества жизни в ее уязвимости.
Александра Борисенко
переводчик, доцент филологического факультета МГУ, руководитель мастерской перевода в школе литературного мастерства CWS (совместно с Виктором Сонькиным)
Переводчик отвечает за текст, но он не соавтор. Он должен пытаться передать то, что создал автор, в меру своего вкуса, понимания, ощущения, но не заменять его собой. Переводчик — это человек, для которого слава — не главное, переводчиков все равно никто не помнит. При этом они играют сразу несколько ролей: передают смыслы конкретных текстов, отбирают то, что достойно быть прочитано на другом языке, и перекидывают мостик между культурами и эпохами.
Побудительные причины перевести книгу могут быть разными. Иногда переводят из-за ощущения острой актуальности книги, идеологической важности; иногда потому, что прежние переводы кажутся неточными, неполными, устаревшими. В случае с советскими текстами новый перевод может быть возрождением текста, подвергнутого жестокой цензуре. И это не только выпущенные куски, но часто полная смена интонации. Еще, конечно, книги переводят ради денег, но не в нашей стране — у нас за художественный перевод платят мало.
Но чаще всего переводчик просто выбирает книгу, которая нравится. Это любовь к какому-то тексту, желание его воплотить на другом языке и получить удовольствие от процесса. Более опытные переводчики иногда имеют возможность сами выбирать тексты, предлагая понравившуюся книгу издательствам. У нас в последние годы с мужем, переводчиком Виктором Сонькиным, так и происходит: прочитали роман «Зимний солдат» Дэниела Мейсона, нам он очень понравился. Показалось, что он идеально подходит издательству «Фантом-Пресс», мы им предложили, они согласились, купили права, и мы стали переводить. Эта посредническая роль не нова. В советское время переводчики часто пытались «пробить» какую-то книгу, которая им показалась важной или просто понравилась, обивали пороги издательств.
В Советском Союзе печатали довольно мало зарубежной литературы, если сравнивать с сегодняшним днем, ее тщательно отбирали, были цензоры. Помимо переводчика, между автором и читателем был еще один посредник. Я боюсь, что сейчас эта практика может вернуться.
В советское время нужно было, чтобы специальный орган допустил книгу к печати. Сегодня такой системы нет, издатель печатает книгу на свой страх и риск. Но Роскомнадзор по какой-нибудь жалобе может начать проверять ее на соответствие законодательству и арестовать тираж. В первую очередь от этого страдает детская литература, в основном из-за двух довольно безумных законов: защита детей от информации и запрет на пропаганду гомосексуализма.
А поскольку, например, вся скандинавская литература стремится знакомить детей с правдой жизни, с тем, что люди болеют и умирают, родители разводятся, с разной сексуальной ориентацией, то, оказывается, невозможно поставить на нее нормальную возрастную маркировку — получается, все, что сложнее «Колобка», должно быть 18+. Но детские издательства не могут ставить «18+» на всё подряд, потому что тогда их книги не выложат в детских отделах магазинов.
Перевод очень зависит от личных отношений с текстом. Хорошо, когда тема книги как-то цепляет, входит в круг твоих интересов. Мы с Витей переводим уже вторую книгу, где герой — врач. Это, конечно, не случайно: у нас обоих есть интерес к этой профессии, много друзей-врачей, мы много синхронно переводили на медицинских мероприятиях. Для перевода это хорошо. Потому что если за него возьмется человек, который никогда этим не интересовался, ему будет труднее (и скучнее) искать информацию, глубоко вникать в контекст. Если в романе речь идет о медике XIX века, нужно читать статьи про организацию медицинской системы того времени, смотреть, как подвешивались носилки в санитарных поездах, узнавать, из чего состояла полевая аптечка. Исследовательская работа — важнейшая составляющая перевода.
Какой-то процент искажения в переводе все равно будет. Во-первых, идеального перевода не бывает. Нельзя передать всё сразу, переводчик выбирает, что лично ему кажется более важным. Переводя стихотворение, ты можешь или передать все образы, или сохранить ритм. Приходится решать: звук важнее или слова — и то, и то сохранить, скорее всего, не получится. Во-вторых, бывают переводчики более склонные к текстуальной точности и менее склонные.
Есть два блистательных перевода «Алисы в Стране чудес»: более вольный перевод Бориса Заходера и более точный перевод Нины Михайловны Демуровой. И есть люди, которые больше любят перевод Заходера: он более динамичный, более легкий, Заходер выбросил всё, что мешало этой легкости. Я выбираю перевод Демуровой: она передает викторианскую занудливость Кэрролла, его странность, сентиментальность. Никто не может сказать, что в этом произведении важнее, — это может решить читатель, выбрав перевод. Облегчение перевода не делает текст хуже, он будет легче читаться, больше нравиться. Но, конечно, идея сохранить что-то менее знакомое, менее понятное читателю тоже очень привлекательная. Ведь мы читаем иностранных авторов в том числе для того, чтобы познавать другое, не свое.
Тебе как переводчику приходится все время думать: упростить текст для читателя или пусть чуть-чуть приложит усилия, чтобы увидеть некоторую иностранность текста, некоторую его, может быть, даже чуждость, — это же так интересно.
В советское время было принято переводить для широких читательских масс, и поэтому в худшем случае все бесконечно объяснялось: Венера — богиня любви, Париж — столица Франции, а в лучшем — возникали прекрасные комментированные издания (которые как раз были менее массовыми). Мы с Витей очень любим сноски и примечания, но считаем, что не в любой книге они нужны. Ну и, конечно, читатель книг, которые мы переводим, знает, кто такая Венера. Это вообще большое преимущество постсоветского периода — перевод стал опять делиться на ниши, на целевые аудитории. Книги издаются гораздо меньшими тиражами, ты переводишь не для всех-всех, а для тех, кто реально будет читать эту книгу. Но вообще, я не уверена, что переводчик прямо-таки видит перед собой своего читателя. Вальтер Беньямин говорил, что перевод не предназначен читателю так же, как симфония — слушателю, а картина — зрителю. Это, конечно, парадоксальная точка зрения, но в ней что-то есть. Если упрощать, то можно сказать, что переводишь для кого-то, кто примерно как ты, но не знает языка. Мы с Витей, думая, надо ли делать сноску, например, ориентируемся на своих мам. И они — наши первые читатели.
Михаил Духовный
географ, гид-краевед, водит по местам силы Израиля, России и стран СНГ
Место может дать человеку многое, вопрос — что это за человек, за чем он идет и что готов воспринимать. Как правило, в определенную точку на планете приводит поиск ответов, когда на душе тяжело и ты ищешь способы улучшить ситуацию и состояние.
Почему поездки и исследования нового пространства работают? Они отвлекают от быта, от рутины, дают новый чистый материал и взгляд. Свою роль я вижу в том, чтобы создать условия для отдыха сознания и превратить любую точку, которую я исследую, в место силы для себя и других.
Я использую популярное понятие «место силы», хоть оно и кажется мне слишком абстрактным. Местом силы может стать любое — все зависит от собственной готовности видеть или от проводника.
Почему, например, Алтай становится все более популярным? Это радикальное место, ощущения там явные, доступные, потому что очень густые, это место буквально распирает от содержательности. Оно находится на границе во всех смыслах: в политическом — рядом Казахстан, Китай, Монголия, это край страны, край комфорта, в том числе климатического.
Это край русского языка, край православия, переход в язычество, а потом в буддизм. Там один из самых драматических ландшафтов — такой кусочек Тибета, который заскакивает на территорию России. На горах-четырехтысячниках лежат вечные снега и льды, которые их разрушают, а они все равно продолжают расти. Там живут народы-язычники, которые поклоняются стихиям и ландшафту, настоящие азиаты, несущие в своем сознании архаичную культуру, куда более древнюю, чем современные монотеистичные. Если ощутить этот навар из природного и человеческого, если об этом правильно рассказать, человек может пережить особенный опыт. В этом и может помочь проводник.
Я изучаю мир с точки зрения физической — природа, архитектура, города, всё, что можно пощупать; и с метафизической, непроявленной его стороны — это история, религия, коллективное сознательное и бессознательное. Исследовать место — это профессиональный навык, привычка, по образованию я географ.
Медик может лечить человека в любом месте планеты, потому что знает, что организм работает одинаково. А для меня такой организм — это пространство, у меня есть понимание, как оно устроено и как с ним взаимодействовать.
Сейчас я путешествую по Белоруссии. Казалось бы, холмы да равнины, а на самом деле все пространство изрезано ледником, он оставил после себя кучу камней, которые притащил из Скандинавии, в основном разные граниты. Зная об этом, я могу лучше понять историю людей, здесь живущих. Исследую кладбище, нахожу гранитные надгробья и понимаю, откуда они пришли, — это собранные с полей ледниковые камни.
Пространство состоит из трех слоев: географического, исторического, а потом метафизического, в основе которого совокупная человеческая память, накопленная в этом месте. Любое место я раскладываю на эти три компонента, изучаю их, пропускаю через себя информацию, а потом выдаю ее эмоционально и простыми словами. Это запускает в голове человека мультик, ландшафт становится живой — неважно, болота это около Гомеля, горы Алтая или пустыня Синая. Место начинает общаться с человеком. А я тот, кто объясняет, что нужно сделать, какие действия нужно предпринять, чтобы этот контакт произошел.
Что это может дать? Главное, чего нам не хватает, это любви. Мы ее лишены, хоть и понимаем, что это важно и нужно, но, как дети, ничего не можем поделать и от этого страдаем. Я помогаю людям полюбить мир через любовь к конкретному месту. Экскурсия — это форма, методика. Нужна физическая активность, чтобы тело уставало, нужно менять локации, выходить из зоны привычного, утомить человека. Опустошить его, и вот в это освободившееся место вложить новую информацию о том, как этот мир устроен. Потом на закате или рассвете привести человека куда-то, где он скажет: «Вау». Когда он понял, как это работает, он влюбляется в место, влюбляется в этот мир. И если это удается, он может начать находить себя в нем, может полюбить себя.
Читайте также:
