Иллюстрации: Екатерина Горелова
Наши герои, почти как сказочные царевичи и царевны, когда-то оставили свой дом и отправились искать счастье по белу свету. Истоптали семь пар сапог, истерли семь посохов, чтобы понять: то, что ищешь за тридевять земель, у тебя уже есть. Нужно только вернуться домой, увидеть, как нужен тебе дом, а ему — ты, повзрослевший и помудревший. И вложить свои силы в место, где ты вырос, чтобы дать ему расцвести.
Дом стоит, свет горит
Текст: Мария Севостьянова, Светлана Хлопенкова
Хештег «Возвращайся домой» на автобусной остановке в селе Пежма под Архангельском стал настоящим призывом возвратиться туда, где тебя всегда любят и ждут. Его придумала Галина Никулина, которая во время карантина приехала в родные места. И осталась.
Остановка — в самом центре Пежмы, рядом церковь, магазин и дорога на мост. А на остановке — мусор, трава некошена я, бутылки валяются битые. Я как-то шла мимо и подумала: «Что, мы не можем порядок здесь навести?» С утра собрала соседских подростков, и мы вместе за полчаса всё убрали. Оставили пакеты, чтобы мусор туда люди выкидывали. На другой день устроили настоящий субботник: включили музыку и траву покосили. И обнаружили под травой старые залежи мусора — убрали и их. Дядя Коля на тракторе старые шины из земли выкорчевал, а Совет ветеранов нам помог клумбы разбить.
На остановке все стены были исписаны, надо было с этим что-то делать. И тут наша библиотекарь принесла картины и цветы, и получилась целая выставка «Как поехать в Петербург». А я говорю: «Давайте ковер повесим! И абажур!» Сказано — сделано. Вот и ковер, и абажур, и даже электричество мы провели. Теперь USB-порт с розеткой на остановке есть. Пол залили бетоном и покрасили его в розовый цвет.
Я обычно говорю так: вы уезжайте, ребята, не бойтесь, поступайте в свои колледжи и университеты. Каждому нужно во внешнем мире пожить, поучиться, по сторонам посмотреть. А домой можно вернуться всегда. Я приехала и осталась. Жизнь здесь такая классная. Звезды видишь, молоко берешь из-под коровы, картошечку в своем огороде накопаешь. Все настоящее. Именно здесь, в Пежме, а не где-то там.
Каждому нужно во внешнем мире пожить. А домой можно вернуться всегда.
Вечером идешь мимо остановки: свет горит, ребята сидят, разговаривают, рядом велосипеды. Дело сделано. Теперь главное — за остановкой присматривать. Там висит график дежурств. Одна мама подошла ко мне и говорит: «Мой молит, чтобы ты включила его в график, дежурить хочет». Не вопрос, конечно, включу.
После остановки мы вместе с местными жителями обустроили набережную, организовали спортивную площадку и кинотеатр под открытым небом.
Каким бы взрослым человек ни был, у него всегда есть образ дома. Для меня это Пежма. Земля, по которой я хожу. Мне хочется, чтобы не только у нас дома и во двор е, но и за забором было красиво. Чтобы каждый, кто живет в Пежме, хотя бы час своей жизни посвятил родному селу: убрал, подмел. Хочется, чтобы красоту создавали люди своими руками.
Лодка — это тоже дом
Текст: Надежда Юдина, Арина Редко
«Мой адрес, можно сказать, диагноз, — Белое море», — говорит яхтенный капитан Евгений Шкаруба. После кругосветного путешествия он вернулся домой, в Архангельск, чтобы основать верфь и строить традиционные поморские суда.
Я влюбился в Белое море сразу, как увидел его — суровое, северное, с китами и тюленями. Я родился в Новосибирске, несколько лет жил на Соловках — работал кузнецом, руководил центром современного искусства, а потом осел в Архангельске — отсюда родом моя жена. Любовь к морю у меня от папы. Он ходил на яхте и брал меня с собой. С детства помню, как сижу в трюме, ползу по нагретой палубе… Мне в этом смысле очень повезло. Когда ты путешествуешь на лодке, она быстро становится твоим домом. За бортом — неприветливое море, а у тебя в каюте чайник кипит, печенье, книги любимые.
В сорок лет меня потянуло в море всерьез: получил диплом шкипера, стал работать инструктором, из бывших курсантов организовал клуб «Морские практики». На пару с другом мы купили яхту и совершили несколько переходов через Атлантику, а потом и кругосветное путешествие длиной в пять лет.
Когда я вернулся в Архангельск, мне хотелось ходить по Белому морю, но надо было придумать на чем. Яхты у меня здесь не было, да она и не очень подходит для этих мест. И мы с ребятами из «Морск их практик» решили, что нужно построить традиционное для Поморья судно — карбас. Мы нашли мастеров, которые умеют строить такие лодки. Удивительно, что карбасы дошли до наших дней, а ведь впервые они упоминаются в Соловецких грамотах пять веков назад. Но надо было спешить. Еще несколько лет, и ремесло перенимать было бы просто не у кого. Уйдет многовековая культура судостроения, и пластиковые, железные, надувные лодки вытеснят деревянные. Очень быстро, силами обычных людей, мы собрали деньги и по строили карбас за шестнадцать дней. Мы описали и задокументировали этот опыт, сняли фильм и отправились в поход — прошли на карбасе до Соловков. За этот проект мы получили премию Русского географического общества «Хрустальный компас».
У многих была детская мечта построить лодку — наша верфь для таких людей.
А потом мы организовали фотоконкурс для жителей Архангельской области: предложили присылать нам снимки семейных лодок с подробным описанием. Это было очень здорово — люди делились историями судов, которые делал и их отцы, деды. Наверное, это было похоже на то, как описывают деревянные храмы, чтобы их сохранить. Понимаете, мы же изначально хотели заниматься не реконструкцией, не музейным проектом, а развитием живых традиций.
Пока мы строили карбас, мы уже задумали новый проект — создать поморскую шхуну, которая могла бы служить исследовательским, туристическим судном, ходить в Арктику и даже в Антарктику. Но одно дело — строить карбас под руководством человека, который всю жизнь этим занимается, а другое дело — замахнуться на целый корабль. Специалистов нет, технологии утеряны. А ведь еще в начале XX века местные пристани были заполнены рыбацкими шхунами, неприхотливыми, проходимыми, остойчивыми и очень красивыми. И такие суда до сих пор живы в северных странах. Мы восстанавливали технологию буквально по крупицам — по старым фотографиям, чертежам, изучали опыт судостроителей Баренцева региона, Норвегии и России.
У нас открытая верфь. Хочешь построить свою лодку — пожалуйста, участвуй. В этом вся философия наших путешествий: ты не турист, а член команды. На яхте ты стоишь вахты, а на верфи учишься с деревом работать. Когда я вижу, что человек впервые в жизни сам сделал шпангоут, чувствую счастье.
Говорят, что нужно вырастить сына, посадить дерево, построить дом. А лодка — тот же дом, только построить ее гораздо сложнее.
Карбас можно сразу сделать и на нем в море уйти, а корабль построить — дело небыстрое. И нам нужно создавать такие условия, чтобы люди не перегорали, чтобы им было интересно. Мы и выставки организуем, и лектории. Это особая среда, которую формируют люди, а она формирует людей. И это для меня самое главное — даже важнее шхуны: дать возможность человеку стать участником творческого процесса, встретиться с самим собой. Море в этом смысле хорошо помогает. Оно дает тебе такой репертуар переживаний, что мир открывается во всей полноте, и ты находишь в нем какое-то новое место для себя.
Жизнь на вулкане
Текст: Наталья Тищенко, Мила Тягунова
Сергей Самойленко — ученый-вулканолог и основатель музея «Вулканариум». Вырос на Камчатке, окончил университет в Новосибирске, сделал научную карьеру в Южной Корее — и вернулся туда, откуда родом. Домой, к своим вулканам.
Почему я вернулся домой? Однажды во мне возникло какое-то глубинное, лососевое чувство: я обнаружил себя «гуляющим» по картам Камчатки и понял, что очень хочу снова там оказаться. Дом для меня — это больше, чем история и культура, это наше биологическое свойство. И его нельзя не учитывать, если хочешь, чтобы твоя жизнь была настоящей и наполненной.
В Петропавловске-Камчатском вулканы «домашние», их видно из окна. Они активные, за последние пятнадцать лет было четыре извержения. Страшно ли жить рядом с ними? Я не чувствую опасности, но это, конечно, чистейшая профессиональная деформация. Хотя вулканы меня манили еще с детства: однажды мы с приятелем взяли санки, рюкзак, положили в него топор и отправились к горе. Мы не дошли, осилили всего два квартала, но я хорошо запомнил предвкушение, что вот-вот — и ты увидишь настоящее чудо. Вулканы для меня — обязательная часть городского пейзажа. По пути на работу я вижу не просто гору, а целую динамичную систему с непрерывными внутренними процессами. Это стоит того, чтобы здесь жить.
Я часто говорю на своих лекциях: «Поприветствуем вулканы как соседей по планете, как тех самых сказочных каменных великанов». Человек и вулканы во многом похожи: они рождаются, живут и умирают. Только скорость разная. Где бы вы ни жили, вам есть дело до вулканов. Не потому, что они вам угрожают, а потому, что они — неотъемлемая часть всех процессов, которые происходят на планете: участвуют в образовании рек, почв и облаков. И человек несет ответственность за своих каменных соседей. Маленький принц у Сент-Экзюпери чистил вулканы на своей планете. Я бы предложил человеку не засорять их поверхность мусором.
В «Вулканариуме» посетителям интересно прикоснуться к человеку «горящему». Какой-то мальчонка, помню, сказал: «Раньше я мечтал стать милиционером, а теперь — вулканологом». Я понимаю, что он вряд ли станет вулканологом, а, скорее всего, будет милиционером, но зато таким, который помнит, что вулканологи — классные ребята.
В Петропавловске-Камчатском вулканы домашние, их видно из окна.
В экспедицию нужно брать сапоги! Вулканы — это вода, песок, камни, и ни одни ботинки не выдержат такого издевательства. Еще у меня всегда с собой увеличительное стекло. Вулкан, конечно, видно издалека, но по-настоящему он открывается, когда близко к нему подходишь. Беру блокнот, чтобы записывать вопросы, которые возникают на ходу. Почему у камчатских деревьев листья острые? Почему пар идет не из центра кратера, а по краям? Почему на Камчатке растут синие ягоды, и нет желтых? Меня отец приучил к тому, что нужно обязательно задавать себе вопросы, это способ жить интереснее.
Энергия вулканов — классическое сочетание инь и ян, взаимодействие женской и мужской энергии. В разных языках мира слово «вулкан» обычно мужского рода, но бывают и исключения: например, Этна в Италии или Фудзи в Японии. Вулканы образуют вокруг себя плодородные почвы, дают приют на своих плечах снегу и льду, из которых рождаются облака. И это проявление инь — сохраняющего, принимающего начала мира. В то же время их огненная сила может все уничтожить на своем пути — и это, конечно, энергия ян.
Когда рождается вулкан, ученые должны разобраться: опасно ли это для людей, нужно ли эвакуировать ближайший населенный пункт. Действовать и строить правильные прогнозы надо быстро. Это большая ответственность. Мы фактически присутствуем при таинстве, наблюдаем, как рождается наша планета. Уметь видеть — важно. Это девиз нашего музея: живи внимательно.
«Ойкумена» — наш новый проект, в котором мы хотим объединить экономику и экологию, объяснить предпринимателям, что вести бизнес экологично — выгодно. Хочется, чтобы наша планета стала настоящим гнездом, а не гостиницей, в которой мы остановились на время. Мы не ждем стремительных результатов. Тут действует подход к делу, который я привез из Кореи: большие дела не делаются быстро, рывком. Мы начнем — дети продолжат.
Яблочные гусли
Текст: Виктория Паршина, Ксения Рябова
Культуролог Дмитрий Парамонов однажды открыл для себя гусли, и это стало его призванием. Теперь он гусляр, педагог и мастер-гусельщик. Он построил свой дом рядом с дедовым, в поселке Вязовая на Южном Урале. Здесь его семья, мастерская и душа.
Я местный, вязовский. Родители рано меня увезли в город, но и в детстве, и в юношестве я часто сюда приезжал на лето. Здесь я знаю каждый камушек, каждое дерево. Меня всегда тянуло сюда, но вернулся я только через много лет: сначала учился и работал в Омске и Нижневартовске, потом уехал покорять Москву.
Я ездил в фольклорно-этнографические экспедиции, изучал народную музыку, играл в рок-группе. Удивительно, но только в городе, попав в среду увлеченных людей, я стал осознавать, насколько важно понимать, откуда ты родом. Оказалось, что народная культура — это свое, родное, то, что касается лично тебя.
По крупицам я начал собирать воспоминания о родственниках, их фотографии, воссоздавать родовое древо. Хотел понять, чем они жили, дышали, о чем думали. Я смог записать рассказы своей бабушки, а деда — не успел, он умер, когда я был еще маленьким. И вместе с ним ушла целая вселенная, а я ведь и не понимал, что могу это потерять. Дед мой был на все руки мастер: срубы ставил, и печи клал, сети плел и на гармони играл. И у меня просто зуд в руках — я тоже так хочу научиться. Что я, хуже своего деда?
Я стараюсь наследовать остатки живой традиции, которую можно передавать только из рук в руки. Так в моей жизни появились гусли, а потом, как естественное продолжение, — гусельное дело. С детства я играл на разных музыкальных инструментах, не по нотам, а на слух, импровизируя, как это умели делать в деревнях. Но я всегда искал способ соединить современную и народную музыку. Мне хотелось найти универсальный инструмент с аутентичным звучанием, который был бы органичен в электронных, роковых композициях, классических произведениях. Что только я не перепробовал! И наконец «уперся» в гусли. Это символ русской музыки, не балалайка и не гармошка, как принято считать.
Я сделал гусли из моих родных деревьев, вязовских.
Но никто не мог научить меня на них играть. Я поехал в другой город к мастеру, он показал мне азы игры. А потом я учился сам — наслушивался по видеозаписям из экспедиций 1980-х годов по Псковской и Новгородской областям, искал гусляров. В одной из экспедиций я записал бабу Шуру, музыканта с уникальной техникой и манерой исполнения. И никому, даже родственникам, это было не интересно!А ведь ей было уже 94 года.
Конечно, я не ставил перед собой такую мощную задачу — возродить гусли. Просто вокруг меня не было мастеров, и я решил свой первый инструмент сделать сам. Стамеску, рубанок в руках держать я умел. Раздобыл книгу этнографическую с чертежами, по ней и учился. Потом сделал еще одни гусли, вторые, третьи. Ко мне стали приходить заказы. Я все лучше разбирался в тонкостях ремесла. Когда я сделал свой сотый инструмент, понял, что это уже не хобби.
Мне интересно делать гусли для конкретного человека. Массовое производство не для меня. Сейчас я реконструирую средневековые инструменты, опираясь на книжные миниатюры, фрески, иконы, опыт старых мастеров. В среднем на изготовление гуслей уходит три-четыре месяца, а бывает, заказчики и по полтора года ждут. Дело это требует тщательности, спешить нельзя.
Недавно я впервые сделал пару инструментов из моих родных деревьев, вязовских. В них и яблоня с моего огорода есть — я ее подпилил немного, чтобы лучше росла, а ветви в дело пустил. Эти гусли я, конечно, оставил себе.
Мне очень повезло, что я знаю, чем хочу заниматься. И я пытаюсь помочь другим людям определиться. Может быть, им и не гусли нужны, но через них они выйдут к чему-то важному.
Читайте также:
